Воспитание
любви

В семидесятых и
восьмидесятых годах одна за другой
выходят четыре повести Валентина
Распутина. Он стремительно
выдвигается в число выдающихся
писателей России, да и, пожалуй,
всего читающего мира. Повести и
рассказы нашего земляка-иркутянина
переводятся на многие иноземные
языки; десятки ученых дотошно
изучают его произведения, пишут
научные труды, защищают по его
творчеству ученые степени.

Валентин Распутин
становится одним из самых
издаваемых за рубежом писателей, и
приносит нашему Отечеству золотой
доход. Вообще, книгоиздание в
России было делом очень прибыльным,
и приносило стране большие деньги,
почти как водка. Русские пили, но
читали; теперь, кк я погляжу, больше
пьем и смотрим видик. Хотя, конечно,
и тут есть исключения, и это
обнадеживает.

И буржуйский
Запад, и технократическая Япония
принимают нашего писателя и — что и
дивит! — даже не столько за критику
советской системы, а — как
талантливого русского художника,
мыслителя-любомудра и
нравственного подвижника.

Так в чем же была
(и есть) загадка Валентина
Распутина? .. Отчего же это мир
читающий, мир художественный — будь
то в Японии или США, будь то в
Германии или Британии — так бурно
принял творчество нашего земляка?..
Творчество писателя, который
родился в самой простой, бедной
деревенской семье, который лет до
семнадцати и прожил-то в этой
сибирской глухомани, застав еще и
керосиновую лампу, который почти
все основное творчество посвятил
своей маленькой сибирской
деревеньке, что на Ангаре, который и
писал-то на говоре ее. Так почему же
мир принял этого по-первости еще и
стеснительного, вроде как
неотесанного сибирского парня? И не
только стал читать, но и с великим
дивлением изучать. В чем же здесь
загадка?

Но прежде чем мы
начнем гадать, хочется привести
хоть несколько высказываний
зарубежных исследователей
литературы о творчестве Валентина
Распутина.

Французский
критик пишет в газете
"Юманите":

"Уместно ли
здесь вспомнить о Гоголе (…)?
Утонченно строгий слог,
характерный для русских писателей,
умеющих, как никто, заглянуть в
душу, осветить события в их
истинном свете, не умаляя их
значения, — все эти особенности
наводят на мысль об этих гигантах
русской литературы, чьим духовным
наследником является Распутин". (8.Х.1977).

Венгерский
критик Золтан Ислаи, вспоминая
великих мастеров, пишет о повести
"Живи и помни":

"Подобно
Толстому и Шолохову Распутин с
помощью самых традиционных
художественных средств и приемов
рассказывает, что творится в душе
человека, у которого нет иного
выхода, кроме неизбежной гибели".
(17.III.1977).

Финский
профессор Пекка Песонен пишет в
"Хельсинкгин саномат":

"Эмоциональный
накал и яркая свежесть его прозы
исключительны… Распутин — истинно
народный художник…"

Германский
критик Антон Броусек в рецензии на
немецкое издание повести "Деньги
для Марии" восклицает:

"… Лучшее,
что дала (…) литература (…)
практически принадлежит
"деревенской прозе" и обязано
своим появлением таким авторам, как
Федор Абрамов, Виктор Астафьев,
Василий Белов, Василий Шукшин,
Владимир Тендряков и в особенности
Валентин Распутин. Этот самобытный,
глубокий, вдумчивый прозаик,
пишущий с редкой художественной
силой, выделяется сегодня не только
среди своих коллег по
"деревенской прозе", но и
вообще среди всех современных
писателей"
("Франкфурте альгемайне
цайтунг", 19.11.1979).

Можно приводить
еще десятки восторженных
впечатлений, выраженных критиками
и писателями самых разных земель.
Но вернемся к нашему изначальному
вопросу: отчего же парень из
ангарской деревеньки, описавший ее
вдоль и поперек, стал не просто
знаменитым на весь мир писателем,
но вдруг выдвинулся в число самых
больших мастеров литературы
нынешнего века?

* * *

И вот тут хочется
привести небольшой пример…
Приезжают, скажем, в наш старинный
город Иркутск
чужеземцы-путешественники. И что
они у нас глядят? Храмы как
гениальное художество русского
народа; деревянные дома, где так
дивно и причудливо, так символично
и национально воплотилось в
кружевах народное творчество.
Конечно же, интурист не попрет
смотреть "чудеса" современной
архитектуры, как не будет
интересоваться (если не навяжут
здесь) ни литературным, ни
архитектурным и живописным
авангардом; ты ему подай
национальный русский колорит.

Так вот, такие
художники, как Распутин, Белов,
Шукшин, Абрамов и их товарищи по
ремеслу, в то время, когда
властвовал социалистический, а
потом свирепствовал
демократический космополитизм,
смело и талантливо заявили себя
народными, даже, вернее,
простонародными, глубоко и
бесповоротно национальными
русскими художниками. И читающий
Запад с интересом и притаенной
надеждой принял их творчество.

Валентин Распутин
не стал писателем "книжным" —
то есть неизбежно вторичным; он
почерпнул свое художественное
мастерство из полноводной реки
народного языкового творчества.
Русский язык оберегался во всем
своем великолепии и мудрости как
раз по глухоманным деревушкам, где
писателю и повезло родиться и
взрасти. Там язык как бы дивом
дивным выжил в красе и чистоте из
самого нашего средневековья; в нем
выразились и своеобычность местных
говоров, и древние художественные
ремесла, и прекрасная в своей
вольности, непостижимости природа,
а главное — нравственность и
духовность нашего народа.

Но хотя писатель и
взрос на деревенской почве, он
творчески переработал и воплотил в
своих произведениях и многие
формальные достижения мировой
прозы (недаром его в былые времена
иногда даже величали и русским
Фолкнером). Особенно это выразилось
в глубинном психологизме
распутинской прозы.

Кстати, иногда
наши критики называли его
писателем женственным, в том
смысле, что он, будучи человеком
редкого и жесткого мужества, сумел
так верно, так нежно выразить все
сложности и противоречия русского
женского характера. Вспомним:
Василиса, Мария, Анна, Настена,
Дарья…

* * *

Разумеется,
русская литература выделилась из
числа других литератур мира не
только и даже не столько в силу
художественности, не в силу даже и
психологизма — все это есть в
зарубежье; русская традиционная
литература вышла на первое место
тем, что не забывала единственную
цель искусства, если оно не от
демона, — воспитание в душах любви к
ближнему. А воспитание любви
начиналось с пробуждения совести.

Совесть, как и
великая художественная народная
культура, по тем временам еще
доживала больше по деревням, вот
потому-то и на весь мир прозвучала
"деревенская проза" Абрамова,
Шукшина, Белова, Распутина.

Запад уповал на
русскую "деревенскую"
литературу, способную не только,
может быть, оздоровить искусство
западное, упавшее до непотребной
служанки, подающей обед для
страдающих ожирением душ, но и
оживить самого душевно мертвеющего
западного человека.

Получилось ли
это?.. Ну, тут уже иной разговор.

* * *

Книги Валентина
Распутина даже без всякого нажима
фанатичных его почитателей в
художественном отношении легко и
законно стоят в ряду с книгами
истинных русских мастеров прозы;
его публицистика по силе и духовной
страсти, по мудрости смогла
приблизиться к публицистике
Николая Гоголя с его "Выбранными
местами из переписки с друзьями",
Федора Достоевского с его
"Дневниками писателя". И,
думается, писатель не только
приблизился к
духовно-нравственному, отеческому
осмыслению российского времени,
достойному печальников по земле
русской, но это осмысление
приблизил к чисто народному,
простонародному переживанию о
нашем измученном Отечестве.

* * *

Пример Валентина
Распутина как писателя поучителен
еще тем, что мировая слава не
опьянила его голову и не замутила
взор, как не озлобили сердца
вчерашние поношения и сегодняшнее
забвение, исходящие от вчерашних и
нынешних идеологов крушения
российской державы. Писатель не
стал заигрывать с нынешними
властями, не спрятал и голову под
крыло, как это сделали иные наши
сочинители-соплеменники. Жаль
только, что голос его, и
сострадательный, и гневный, и
печальный, заглушенный визгом и
ревом пирующих во время чумы, с
таким трудом доходит до народа, а то
и вовсе не доходит.

Николай Гоголь
как-то в письме к историку
Карамзину спросил:

"Ты можешь
быть выдающимся писателем, и на
пять талантов, данных тебе Богом,
приложить и пять своих; ты можешь
быть средним писателем, и даже
сереньким, но спросится свыше с
каждого человека, в том числе и с
писателя лишь одно: а как ты, брат,
послужил своим творчеством, своей
жизнью любви к Богу и ближнему?"

Верится, что
нашему земляку-писателю будет что
ответить на этот вечный, первый и
последний вопрос.

Анатолий
БАЙБОРОДИН.