Уроки русского

Творчество
Валентина Распутина, которого при
жизни называют классиком, давно
обрело всемирную известность. Его
повести и рассказы переведены на
английский, немецкий, французский,
испанский, итальянский, китайский,
японский, корейский и многие другие
языки, включая арабский.

Особой
популярностью книги нашего
знаменитого земляка, справляющего
сегодня свое 60-летие, пользуются за
океаном. В Соединенных Штатах
Америки существует, можно сказать,
целая гильдия славистов,
специализирующаяся на переводах
произведений Валентина Распутина.
Сегодня мы представляем читателям
газеты одного из таких людей —
Джеральда Миккельсона, с которым
беседовал корреспондент
"Восточно-Сибирской правды"
Константин Житов.

— Господин
Миккельсон, не возражаете, если я
начну наш разговор с комплимента?
Вы прекрасно владеете русским
языком. Раскройте, пожалуйста,
секрет.

— Отвечу чуть-чуть
перефразированными строчками
Владимира Маяковского: я русский бы
выучил только за то, что им
разговаривал Пушкин.

— Господин
Миккельсон, вы сознательно сделали
свой выбор на писателях, как их у
нас в одно время именовали,
деревенщиках?

— Вполне
сознательно. На мой взгляд,
писатели данного направления
(Федор Абрамов, Василий Шукшин,
Александр Яшин, Владимир Крупин,
Виктор Астафьев, Владимир Личутин,
Виктор Лихоносов, Евгений Носов и
ряд других) в первую очредь и
являются наиболее достойными
продолжателями традиций своих
великих предшественников, которые
упоминались выше. В лучших
творениях их объединяет одинаковая
исповедальность, правдивость, а
главное, выражаясь словами Пушкина,
"любовь к родному пепелищу,
любовь к отеческим гробам".

В США же одно
время, вплоть до середины
восьмидесятых годов, из чисто
политических соображений
привечали лишь диссидентствующих
писателей, по тем или иным причинам
покинувших Советский Союз.
Разумеется, и среди них находились
талантливые люди, взять Александра
Солженицына или уже ушедшего из
жизни Владимира Максимова. Но
охотно переводились и печатались
главным образом второстепенные или
третьестепенные авторы, которые
недостаток таланта подменяли
умением громче всех кричать,
смаковать чернуху, изображать
русских людей в сплошном черном
свете, не видя светлых, чистых
сторон.

Мы же с Маргарэт
поставили перед собой задачу
открыть для американской публики
другой, менее познанный пласт
современной русской литературы,
куда входит и ваш земляк. Выполнить
ее было нелегко, поскольку у
определенной категории наших
сограждан благодаря усиленной
промывке мозгов разными средствами
массовой информации, причем со
ссылкой на российские источники,
сложился стереотип о Валентине
Распутине как о закоренелом
националисте, чуть ли не расисте.
Нам стоило немалых усилий
растопить лед грубых наветов и
убедить издателей взяться за
выпуск его книг на английском
языке. Приходилось обосновывать
свою позицию на страницах газет и
журналов, доказывая, что писатель
имеет право быть проводником
русской идеи, выступать за
возрождение русского государcтва,
способствовать пробуждению
русского национального
самосознания. Отказать ему в этом —
значит запретить американцу
гордиться своим отечеством.

— Насколько
мне известно, вы с супругой
перевели многие произведения
Валентина Распутина. Интересно,
какие из них оставили наиболее
яркое впечатление?

— За Маргарэт не
скажу. Лично мне в равной мере
дорого все его удивительно цельное
и органичное творчество, будь то
повести, рассказы или очерки.
Читаешь и думаешь: вот она, Россия, с
ее болью и страданием, верой и
надеждой. Поистине "здесь
русский дух, здесь Русью пахнет".

— Критики,
рассуждая о тех или иных
достоинствах разных произведений
иркутского писателя, делали ему
упрек в том, что последнюю свою
повесть "Пожар" он
"перегрузил"
публицистическими размышлениями в
ущерб художественности.

Вы, судя по
всему, не склонны согласиться с
ними.

— У меня на сей
счет другая точка зрения. Валентин
Распутин и в "Пожаре", если
перечитать повесть внимательно и
без предубеждений, остается
великим художником слова. У него
ведь тут не только "горит село,
горит родное…" — вся большая
родина объята пламенем. Наизусть
помню, как главный герой Иван
Петрович, еще недавно уверенный в
прочности мироздания, вдруг
почувствовал "страшное
разорение… будто прошла в нем
иноземная рать и все вытоптала и
выгадила, оставив едкий дым,
оплавленные черепки и бесформенные
острые куски от того, что было
как-никак устоявшейся жизнью".
Это тот случай, о котором говорил
Шекспир: "Где мало слов, там вес
они имеют".

— А чем бы вы,
знаток творчества нашего земляк и
переводчик его произведений,
объяснили довольно длительный
отход Валентина Распутина от чисто
литературного творчества, от
написания повестей и рассказов,
принесших ему мировую славу?

— Мне кажется, на
определенном этапе каждый большой
писатель переживает такие моменты.
И для русских мастеров слова это
вообще характерное явление.
Вспомните, например, Льва Толстого
с его знаменитым "Не могу
молчать". Вспомните великолепный
"Дневник" Федора Достоевского.
Даже такой вроде бы камерный
писатель, как Антон Чехов, однажды
бросил все и отправился в дальнюю
дорогу, чтобы написать щемящий
сердце "Остров Сахалин". Я уж
не говорю о потрясающих
"Окаянных днях" Ивана Бунина.

Вот и Валентин
Григорьевич в определенное время
посчитал необходимым прямое
обращение к народу, к читателю и со
всей присущей ему страстностью
взялся за публицистику, создав в
этом роде целый ряд шедевров. Я имею
в виду прежде всего очерки
"Ближний свет издалека", "Из
глубин в глубины",
"Интеллигенция и патриотизм",
"Шерше ля фам", опубликованные
в свое время в совершенно
уникальной, на мой взгляд, газете,
выходившей при его самом активном
участии, и конечно, книги "Что в
слове, что за словом?", "Россия:
дни и времена", "Сибирь,
Сибирь…"

— Ваш перевод
последней книги со снимками
постоянного спутника писателя в
путешествиях по Сибири
фотохудожника Бориса Дмитриева
только что издан в США…

— И мы с супругой
безмерно этому рады. Не
сомневаемся, что эта книга, которую
с удовольствием приобрели
американские университеты, станет
замечательным пособием для
студентов, изучающих историю
России.

"Сибирь,
Сибирь…", мне кажется,
заслуживает отдельного разговора.
Тут мы имеем дело даже не с
публицистикой, а с каким-то особым
жанром литературы, не поддающимся
моментальному определению. Может
быть, это этноистория Сибири. В
конце концов, не в названии суть.
Книга, как и все у Распутина,
написана остро, живо, афористично.
Многие абзацы хочется цитировать,
настолько они глубоки, афористичны.
"Природа сама по себе всегда
нравственна, безнравственной ее
может сделать лишь человек".

В общем, работая
над переводами этой и других книг
писателя, мы получили прекрасные
уроки русского, действительно
великого и могучего, правдивого и
свободного языка, а с ними еще
больше полюбили Россию, ваш народ.
Спасибо ему за это.