А в родной деревне война людей словно косой выкосила, зато сирот было с лихвой. И пошёл бывший курсант-военлёт работать воспитателем в детский дом Узкого Луга. Вскоре молодого инициативного воспитателя определили заведовать местным клубом. Наверное, отсюда отец по всей жизни пронёс желание сделать крестьянскую жизнь светлее, праздничнее, веселее.

В 1948 году он вступает в Коммунистическую партию и работает инструктором в Усольском горкоме. Но деревня была ему роднее и ближе. После окончания в Иркутске областной партийной школы он возвращается в Узкий Луг, где земляки выдвинули его на должность председателя колхоза «Прогресс». Вот так папа и сделал свой выбор на всю оставшуюся жизнь. 

Мой отец был коммунистом, а значит, и атеистом – в бога и в приметы не верил, в святцы не заглядывал. Но, как человек умный, понимал особую связь событий и явлений. Потому-то прислушивался к тому, что советуют старики, что говорит его неграмотная матушка, ведавшая все народные предзнаменования о предстоящей погоде и видах на будущий урожай, а потому и никогда не ошибавшаяся в предсказании погоды. Без всякой науки, по народному житийному календарю да от своих дедов-прадедов она знала, в какой день и что надо делать: когда пахать, когда сеять, когда полоть, когда прореживать, когда и как собранный урожай на хранение закладывать. Потому и в огороде на её грядках всё росло как на дрожжах. ХХ век вносил свои коррективы в жизнь селян, но даже с появлением в доме барометра на окнах у нас всегда стояли блюдечки с солью: отсыреет она – жди ненастья, сухая – будет хорошая ясная погода.

Однако без хорошей теории с практической работой в большом хозяйстве не совладать. В 1961 году отец стал слушателем межобластной школы руководящих кадров колхозов и совхозов, затем – инспектором-организатором Иркутского производственного совхозно-колхозного управления. 

В 1963 году Иркутский обком партии направляет Александра Васильевича Перевалова в далёкий, богом забытый и едва на ладан дышащий колхоз с громким названием «Путь Ленина». В те годы его возглавлял бывший фронтовик, кавалер многих боевых наград Михаил Кириллович Чудопалов. Но воевать с погодой, вечной мерзлотой, пьянством, безалаберностью и разгильдяйством оказалось куда труднее, потому и числился колхоз в безнадёжно отстающих.

Помню рассказ отца о первом дне в деревне Васильевка – центральной усадьбе колхоза. Грязь кругом непролазная, из всех дорог – только название «Путь Ленина»: ни проехать, ни пройти, сельхозтехника – ржавый хлам, дома – смотреть стыдно… 

На 10.00 назначил новый председатель сбор членов правления, всех оповестил, но… никто не пришёл. Назначил на 14.00 – картина та же. И в 19.00 ни одной живой души не появилось. Что делать молодому руководителю, которому совсем недавно 37 лет исполнилось?

Решение созрело быстро – смелое, авантюрное. В три часа ночи в деревне «ударили в набат». Сонные, ополоумевшие селяне повскакали со своих кроватей и бегом в правление. Что стряслось? Уж не война ли? Вмиг все примчались – и не только члены правления… А потом были дни упорного труда, которые складывались в месяцы, месяцы – в годы, годы – в десятилетия.

Не сразу, не по мановению волшебной палочки колхоз «Путь Ленина» выбился в передовые хозяйства, стал миллионером. От райцентра к Васильевке дорогу с твёрдым покрытием отсыпали, техникой обзавелись, специалистов воспитали, колхозников трудом и достойным заработком заинтересовали. Отсюда и механизированные коровники и телятники, и своя поликлиника, и столовая, баня, общежитие, школа, детский сад, полные амбары хлеба, тучные стада, кормов в достатке. Всё это появилось при моём отце, и создавалось колхозное богатство общим трудом селян. И люди встрепенулись, ожили, стали дома строить, собственные по­дворья облагораживать, домашнюю технику покупать, мотоциклы и даже машины.

Но вот с суровой сибирской природой ужиться, понять законы полей, раскинувшихся на вечной мерзлоте, было ох как не просто. Не сразу научились на пашне, где полезный слой земли всего-то 15–20 сантиметров, рекордные урожаи выращивать. Но ведь смогли же, сумели – в сложнейших условиях, когда ко времени сева почва всего на вершок оттаивала, собирать по осени до 40 центнеров зерна с гектара при средней урожайности по стране 20–25 центнеров. И во все нюансы колхозной жизни председатель Перевалов лично сам вникал. Не потому, что людям не доверял, а потому, что сам хотел всё попробовать – смогу ли, сумею, – чтобы потом моральное право иметь с других требовать. Наверное, эту черту он от своей матери, нашей бабушки унаследовал. Недаром её, Перевалову Анну Владимировну, в родной деревне Узкий Луг «Сама-присама» называли – умела она со всем сама справиться, да ещё и другим помогала.

Так было и в ту богатую на урожай зерновых осень, когда неожиданно выпал ранний снег и накрыл плотным белым одеялом колхозные поля. Казалось бы, что переживать: основная часть урожая уже собрана почти с двукратным перевыполнением плановых заданий, а оставшиеся поля пусть в зиму неубранными идут, весной соберём, что останется. Все соседние хозяйства так и сделали. Но не таков был Перевалов. Ведь за зиму неубранное зерно не только перемёрзнет, но и добрая его половина из колоса осыпется, а значит, пропадёт труд многих десятков людей. И Александр Васильевич, как тогда, в первый день на председательском посту, принимает нетривиальное, на грани абсурда решение. Сам берёт в руки вилы и идёт поднимать прижатые к земле колосья, стряхивая с них снег. За ним – все колхозники от мала до велика потянулись. И вот уже следом идут комбайны, собирая зерно снежного поля. Это, действительно, была битва, битва за урожай, которая длилась две недели. В результате план по сдаче зерна государству колхозом «Путь Ленина» был перевыполнен чуть ли не втрое. 

Новость вмиг облетела всю область. Посмотреть на это чудо в колхоз съехалось районное и областное начальство, газетчики и радиожурналисты взахлёб рассказывали о трудовом подвиге селян и их председателе, даже документальный фильм сняли – «Хлеб холодного поля». Конечно, на первый сорт та заснеженная пшеница не тянула (да на это никто и не рассчитывал), но фуражное зерно оказалось отменным.

То ли от зависти, то ли от гордыни и злобы, но, к сожалению, нашлись злые языки. Поползли по селу слухи, что будто бы сгноили то зерно, а по весне к соседям поехали – семена просить. Отец лишь добро-

душно смеялся, слушая эти бредни, ведь семенной фонд в первую очередь из отборного зерна заготовили и был он неприкосновенным колхозным запасом, бережно до весны хранимым. А «снежное» фуражное зерно, как и положено, на корм скоту и птице пошло – для этого его и собирали.

Но злопыхатели не унимались. По всем правилам подмётных писем строчили бумаги в райком и обком партии – с наветами и без подписи. И кто-то в инстанциях верил анонимкам. А потому и представление председателя к званию Героя Социалистического Труда где-то тормознули. Но не отметить многолетний труд А.В. Перевалова и эпопею снежного хлеба было нельзя. Ограничились орденом Ленина. Но не это больше всего отца огорчало – с его появлением в колхозе многие ордена и почётные звания получали. Раздражался наездами некоторых руководящих работников из области. Мало что понимая в колхозном труде, командовали они, что, где и в какие сроки сеять, какое поголовье крупного и мелкого рогатого скота держать, когда морковь косить и силос окучивать…

Читаю старые газетные публикации, книги, смотрю фильмы об отце, перебираю фотографии.

Вот фрагмент из «Восточно-Сибирской правды»: «…Грешен был незаурядный человек Александр Васильевич – любил быть на виду, не упускал случая пригласить к себе журналистов, киношников, дескать, смотрите, как надо хозяйство вести. Только ленивый не описал или не отснял диковинные по тем временам переваловские новшества – летний водопровод на центральной усадьбе, деревянные тротуары, умопомрачительный Дом культуры, а в отделениях колхоза – машинные дворы, подтоварники, склады, животноводческие фермы – на загляденье! Результаты поражали воображение – и урожайность, и надои. Словом, при хозяйском подходе, отмечала пишущая и снимающая братия, можно горы свернуть. И это была правда».

Да, грешен был отец, но не только свою славу искал. Всеми силами и способностями, бойцовским характером он хотел показать и доказать, что совместный труд на земле продуктивен и плодотворен, что он приносит радость, гордость, ощущение полноты жизни, что человек-труженик достоин уважения. Уже тогда отец чувствовал, что к слову «колхозник» стало проявляться какое-то пренебрежение, колхозник – значит отсталый, недоразвитый, примитивный. И он восстал против такого отношения к труженикам полей: они ведь всю страну кормят, и не только рабочий класс, военнослужащих, интеллигенцию, но и бездельников, дармоедов, нахлебников, которые считают, что булки на деревьях растут… Но уважения к хлеборобам нет. Потому и поднимал сельское хозяйство, ценя и любя землю и тех, кто на ней работает. И условия создавал достойные, чтобы облегчить и без того тяжёлый труд тех, кто творит важное дело, хотел сделать его эффективным и радостным. И не о себе приезжим гостям рассказывал, а об успешном колхозном хозяйстве и людях труда. И если поначалу журналисты, подчиняясь команде обкома партии, без особого энтузиазма ехали в таежную Баяндаевскую глухомань за 240 километров от Иркутска, то потом валом валили по собственной инициативе и не только из областного центра, но даже из-за границы. 

Отсюда и дорога «по всем правилам инженерной мысли», по которой ежедневно ходил автобус из Иркутска до Васильевки и обратно: для всех селян город стал доступен (сейчас, к сожалению, автобуса нет, приходится добираться на перекладных). Отсюда новые дома и тротуары, Дом культуры с залом и сценой, где артисты из Иркутска выступали (виданное ли дело – однажды в село с концертной программой приехал… симфонический оркестр Иркутской филармонии). Здесь же встречи с писателями проходили, общие собрания колхозников, где чествовали победителей соцсоревнования и передовиков производства, где смотры и конкурсы художественной самодеятельности проходили, где слушали главы из бурятского эпоса «Гэсэр», пели русские, украинские и татарские песни. 

Отсюда и желание, чтобы тяжёлая жизнь была скрашена праздниками: маёвки, где слова «мир, труд, май» были не пустым звуком, отмечали всем селом. Сначала работали, очищая поля от камней. За зиму вечная мерзлота словно выдавливала из себя на поля камни – ни пахать, ни боронить, ни сеять. Вот и ехали трактора, тащили по земле большие листы железа, а рядом люди шли, собирали и бросали на эти волокуши камни. А ближе к вечеру – всеобщее праздничное застолье на колхозные средства с шутками, песнями, а то и с плясками, прямо здесь же, на лесной опушке, рядом с прибранными, ухоженными полями. 

Так же вместе отмечались во второе воскресенье октября, в День работника сельского хозяйства, и «отжинки» – праздник окончание жатвы. По периметру клубной ограды центральной усадьбы ставились столы, и колхозники со всех четырёх деревень собирались вместе, чтобы подвести итоги сельхозработ, поздравить передовиков производства и отметить праздник хлебосольным застольем.

А новогодние подарки в каждый дом! Как и положено, их развозили на тройке лошадей Дед Мороз и Снегурочка. К этому событию хозяева должны были успеть в порядок усадьбу свою привести, ёлку поставить да принарядить, сугробы расчистить, дорожки размести, чтобы в празднично убранной избе встретить долгожданных гостей. А уж как детвора радовалась! И так – каждый год. Вначале отец сам наряжался Дедом Морозом и подарки сам вручал. Впрочем, и гостинцы были со смыслом: кто хорошо трудился, тому и новогодний дар побольше. Потом деревня ещё неделю обсуждала, кому и что Дед Мороз привёз. Позднее, когда колхоз богател и рос, уже четыре тройки в Новый год подарками снаряжались. 

Отсюда и желание привлечь как можно больше колхозников к подготовке праздников. А талантов среди селян хватало. Отец и сам во всех смотрах художественной самодеятельности участвовал – стихи сочинял, со цены читал и нас, детей, к этому приобщал. А какие костюмы карнавальные вместе с мамой придумывал – чтобы никто не узнал. Ну, а если сам председатель колхоза это делал, то и другие старались не отставать. И так было не только в праздники. Мы всей семьёй – с мамой и старшими братьями – участвовали во время каникул во всех колхозных делах: и на сенокосе, и на прополке, и на силосовании… Где и когда бы я испытала такой азарт и радость совместного труда под одобрительные или ироничные реплики взрослых, когда мы с одноклассниками, в пылу «рационализаторства»,  дружно взявшись за вилы, пытались разом погрузить огромную копну на волокушу, вместо того чтобы постепенно и аккуратно сложить всё сено. Копна, конечно, заваливалась, и нам приходилось укладывать сено на волокушу заново. Где и когда бы я ощутила сладость отдыха в полуденный час, когда под зародом, в тенечке, перекусив чем бог послал, бабы заводили песню: одну, вторую, третью… Когда бы и где ещё я услышала эти песни, не те, что поют по радио, а те, что давно по душе сложились и поются не для кого-то и для чего-то, а как сердце велит. Так пела бабка Ульяна, сняв платок и расчёсывая свою длинную, густую, изрядно поседевшую косу…

И вот ещё что помнится. Отца всегда угнетало непонимание или ложное понимание слова «общее». Очень часто слышал: общее – значит ничьё! Однажды проезжал он на своём «газике» мимо ямы, куда силос закладывали, и увидел, как женщины-колхозницы рассыпали по земле белый порошок – консервант для сохранности зелёной массы. Вышел отец из машины, отчитал женщин за такую халатность: «Ведь вы у себя дома сахар по двору не рассыпаете, а этот консервант подороже будет стоить». Через час, возвращаясь обратно той же дорогой, увидел, как женщины через сито просеяли консервант, очистив его от земли, и аккуратно сложили в мешок. Опять вышел отец из машины, поблагодарил колхозниц, что не в грязь народное добро втоптали, а в дело пустили. Тот пример надолго всем запомнился. 

Отец всегда любил и уважал людей труда, мастеров своего дела. Халтурщиков просто не терпел. Однажды долго искал кузнеца. Дело известное, без хорошего коваля село процветать не может. А тут – один цыган стал на работу проситься. «Ну, покажи, что мастер», – сказал отец и высыпал на наковальню горсть… гвоздей. В умелых руках работа ладится, и на глазах у председателя выковал кузнец из тех ржавых и гнутых гвоздей по всем правилам своего искусства охотничий нож красоты необыкновенной и качества превосходного – хоть на медведя иди, хоть брейся. Селяне поначалу на нового кузнеца с опаской смотрели, мол, известное дело – цыган, всё стащит, что плохо лежит. Но это поначалу, а вскоре кузнец уважаемым человеком в колхозе стал.

В колхозных делах мы участвовали всей семьёй. Автор этих строк с отцом

Был и другой пример. Приехала как-то в Васильевку бригада строителей – телятник поставить. И работать вроде неплохо начали. Через неделю-другую отец на строительство заглянул: халтура оказалась первостатейная, а потому и разговор со строителями состоялся жёсткий. Крут он был не только на слова, но и на поступки – заставил-таки бригаду всё сломать и за те же деньги заново телятник построить, и каждый день приезжал, лично работу контролировал. И угрожали ему, и запугивать пытались, да только телятник тот в срок и, как тогда говорили, со знаком качества был построен, долгие годы простоял. 

Не верил отец и снам, которые снились маме и бабушке, так и называл их «бабьими сказками», но… 

Как-то однажды рассказал нам, своим детям: двум старшим братьям и мне – случай из своего далёкого детства. Он, младший из шестерых детей, ученик Усольского ФЗУ, так стосковался по родным, что в один из выходных дней поехал домой. Со станции Половинка пошёл в родное село – семь километров по пологой просёлочной дороге – идти легко, ноги сами несут. И вдруг недалеко от села навстречу ему идёт мать: на плече – котомка с творогом и сметаной, в руках – вёдра, полные огурцов и помидоров. Она шла на станцию, чтобы продукты продать и семью поддержать не бог весть каким прибытком. Встретились. И… мать отругала его, что не вовремя приехал, сказала, что ключ, как всегда, под половичком. И добавила: «Поесть найдешь чё-нить». И пошла дальше. А он побрёл домой, оглядываясь: не передумает ли она, не повернёт ли обратно… Шёл и всю оставшуюся дорогу плакал: так хотелось, чтобы мать обняла, приласкала и вместе с ним вернулась домой… 

А потом, много-много лет спустя, ему приснился сон, который он не мог не рассказать, так как сам был в полном недоумении. …Вот он, голодный, истосковавшийся, сошёл с поезда на станции Половинка, ноги сами несли домой по дороге, которую он знал как свои пять пальцев, каждый куст черёмухи, каждый овражек, каждый поворот… А навстречу ему в гору поднимается мать. Остановилась, обрадовалась, вёдра на дорогу поставила, котомку с плеч сняла, обнимает сына. Он взял одно ведро, что потяжелее, она – вместе с котомкой другое, и рука об руку они пошли домой вместе… 

Сон этот ему приснился за несколько дней до смерти… 

Человеческая память, к сожалению, избирательна. Запоминаем часто так, как нам видится, или так, как нам бы хотелось, чтобы так было. И руководствуемся порой своими личными узкими интересами или уязвлённым самолюбием обойдённого человека… Но есть публикации, документы, «километры кинохроники», есть ныне живущие бывшие колхозники. Теперь не скажешь, что такого не было. Был в Сибири, в зоне вечной мерзлоты, колхоз-миллионер, а рядом с ним – ещё несколько славных колхозов. Были настоящие труженики, умеющие творчески и самоотверженно трудиться. Был неуёмный председатель колхоза, который показал, как можно по-хозяйски жить и с любовью работать на родной земле.