Продолжение. Начало в №№ 33, 34, 35

Когда Гольдберг и Файнберг добежали до места происшествия, солдаты уже разогнали толпу. Сложно представить себе потрясение молодых людей от гибели друзей и, возможно, не сразу, но пришедшего осознания того факта, что выбери маршрут по Графо-Кутайсовской они – на мёрзлой земле сейчас лежали бы их окровавленные тела. Гольдберг до конца дня будет участвовать в охране митинга в городском театре и последовавших за ним вечерних столкновениях на Большой улице, а уже на следующий день (в ночь на 19 октября) будет арестован вместе с другими членами эсеровской дружины на квартире Г.М. Фриденсона – одного из руководителей иркутского отделения ПСР. Здесь мы видим всю аморфность организаций самообороны на начальном этапе: Файнберг и Гольдберг – эсеры, однако первое «боевое крещение» они получают в сионистской группе. Просто потому, что там были их друзья. Из тюрьмы их освободит лишь известие о высочайшем Манифесте 17 октября, достигшее Иркутска 22-го. 

 Похороны Якова (23 октября) и Исая Винеров (25 октября), на которых не мог не присутствовать Исаак Григорьевич, превратились в настоящие манифестации. Особенно это касалось Исая Григорьевича. Длинное перечисление несомых перед гробом венков открывалось громадным венком от сионистов, «за ним – от местных комитетов партий с.-р. и с.-д., затем – от евреев г. Иркутска, от еврейского училища, от товарищей революционеров, от объединенного стачечного комитета всеобщей политической забастовки» и т.д. После надгробного слова раввина С. Х. Бейлина, выступавший от лица сионистов Красносельский сказал: «Вы, христиане, в лице И. Виннера потеряли только борца. Мы, евреи, потеряли в нём учителя». С речами также выступили Самуил Файнберг и… старший брат Исаака Григорьевича – Аарон Гольдберг, который «произвёл глубокое впечатление на присутствующих передачей трогательной легенды о братьях Маккавеях и их матери».

 В день официального объявления манифеста произойдет ещё одна трагедия, имеющая косвенное отношение к «Братству» – в ночь на 23 октября в ресторане «Россия» за отказ встать при исполнении «Боже, Царя храни!» железнодорожным санитаром-дезинфектором Т.В. Шемолиным будет застрелен А.М. Станиловский, преподававший, как уже было сказано, в мужской гимназии в 1901–1903 гг. Гольдберг мог его и не знать, а вот для бывших гимназистов его смерть, да ещё при таких обстоятельствах, думается, стала дополнительным подтверждением того, что с «тёмными силами невежества и старого порядка», «враждебными вихрями вьющимися» над «лучшими интеллигентными силами, выступающими за правду и свободу», можно справиться только насилием. 

 Эти столкновения и первые смерти стали катализатором процесса формирования дружин, их централизации и даже создания единого штаба самообороны. Ноябрь-декабрь 1905 – время активной деятельности дружин, фактически принявших на себя функции охраны общественного порядка в городе, а не просто охрану митингов от провокаторов и хулиганов – ими осуществлялось регулярное ночное патрулирование улиц, охота за «кошевочниками» и даже производство арестов с последующей передачей задержанных «властям». В составе и руководстве дружин мы встречаем знакомые фамилии: член «Братства» М.М. Прейсман – руководитель эсеровской дружины из 90 человек, А.Г. Гольдберг – руководитель одного из четырёх отрядов дружины социал-демократов, Лонцих – запечатлён на групповой фотографии членов еврейской дружины. И мы по-прежнему продолжаем отмечать размытость «партийных границ»: по ориентировкам охранки Лонцих проходит как эсер, а Исаак Гольдберг, член эсеровского отряда, принимает активное участие в поисках и последовавшем аресте убийцы братьев Винер – мясника Ф. Ульянова, организованных еврейской самообороной.

 К концу декабря революция закончилась. Как только началась демобилизация запасных, которые составляли наиболее опасную для властей силу, и в город прибыли не разложившиеся 5-й Иркутский и 6-й Енисейский полки 2-й Сибирской дивизии, а с востока и запада по Транссибу двинулись карательные поезда Меллер-Закомельского и Ренненкампфа, началось «закручивание гаек». После покушения на жизнь вице-губернатора В.А. Мищина (23 декабря) и убийства исполняющего дела полицмейстера А.П. Драгомирова (26 декабря), ответственность за которые взяла на себя боевая организация ПСР, город был объявлен на положении чрезвычайной охраны и начались аресты. Самый массовый был произведён в ночь на 1 января 1906 года, когда на Детской площадке было арестовано около 300 человек, собравшихся «встречать Новый Год». 

 Наших знакомых нет в списке приговорённых к срокам до 3 месяцев нарушителей пункта обязательного постановления о запрете собраний, однако мы находим кое-кого из них в Постановлении временного генерал-губернатора Иркутского и Балаганского уездов Иркутской губернии от 3 февраля 1906. За нарушения пункта о запрете на хранение и ношение огнестрельного и холодного оружия «подвергаются тюремному заключению со дня ареста сроком на три месяца: сын купца Яков Лонцих, крестьянин Эдуард Александров Левенберг… мещанин Исаак Гершев Гольдберг… На два месяца: мещанин Аарон Гершев Гольдберг». 

 Правда, это ещё не означало, что они были арестованы. Сначала их нужно было найти. Например, Исаак Григорьевич уже находился в Чите, куда в декабре по разным причинам выехали многие иркутяне – кто делегатом на съезд, а кто и за вагоном с винтовками. 

 Чуть позже в постановлении исполняющего обязанности Иркутского военного генерал-губернатора от 3 июня 1906 года читаем: 

 «…мещанам …Давиду-Гершу Янкелеву Воскобойникову, …сыну купца Гдалию Абрамову Левенсону по освобождении из-под стражи воспрещается пребывание в уездах объявленных на военном положении в пределах Иркутского генерал-губернаторства на весь срок действия этого положения». 

 На выезд перечисленным давалось 3 дня.

Судьба кружковцев

 По-разному сложилась судьба оставшихся членов «Братства».

  Гдалий Левенсон, высланный за пределы губернии летом 1906 года, уже 28 августа того же года участвовал в вооружённом налёте («эксе») на учётно-ссудный банк в Белой Церкви под Киевом, организованном то ли эсерами, то ли киевской группой анархистов-коммунистов «Чёрное знамя». С убийством посетителя и городового. В возникшей погоне и перестрелке с полицией «настигаемый грабитель Левинсон застрелился».

 Павел Файнберг вошёл в «боёвку» (Боевую Организацию) Иркутского комитета ПСР, которая начала готовить покушение на генерала Ренненкампфа, но была раскрыта и арестована в ночь на 13 сентября 1906 года. Не прошло и месяца, как группа из 28 политических и 17 уголовных заключённых 9 октября 1906 организовала массовый побег из Иркутской тюрьмы с избиением и убийством надзирателей. В ходе подавления бунта и погони за беглецами было убито 9 и ранено 2 арестанта. Одним из раненых был Павел Исаевич. 12 октября он скончался. В 1907 году его отец, оплатив установку каменной ограды вокруг еврейского кладбища, на одном из входных обелисков заказал надпись (утраченную в процессе реконструкции ворот кладбища в 2005 г.): «Каменная ограда вокруг кладбища сооружена в лето 1907 г. на средства потомственного почётного гражданина Исая Матвеевича Файнберга в память его сына студента Павла, умершего от ран 9-го октября 1906 г».

 По тому же делу, кстати, утром 18 сентября арестовали Меера (Михаила) Абрамовича Левенсона – младшего брата Гдалия, который характеризовался охранкой как «видный член организации и инициатор предполагавшихся грабежей на революционные цели». При ставшем таким несчастливым для Павла Файнберга побеге из тюрьмы ему удалось скрыться и эмигрировать в Женеву, откуда он вернётся после февраля 1917. Был членом Президиума Петросовета, штаба обороны Петрограда, ВЦИКа; присоединился к фракции левых эсеров. В 1918 году вернулся в Иркутск, был лидером подпольной группы «Сибирские эсеры». В 1920 вступил в ВКП(б). В 1920–1923 работал в РКИ, потом в Госторге. В 1929–1935 гг. – торгпред СССР в Италии, 1935-1936 председатель правления Торгсина. С января 1936 – заместитель наркома внутренней торговли СССР. В конце 1936 года был арестован. Расстрелян 22 августа 1938 года в Лефортово.

 Самуил Файнберг также стал членом эсеровской боевой организации, забросил учёбу в Томском университете, выехал в Россию и 19 июля 1907 года был арестован за подготовку покушения на военного министра Редигера. До февраля 1917 года сидел по разным тюрьмам, освободился из Александровского централа и в событиях 1917–1920 гг. его судьба была схожа с судьбой Гольдберга. Они часто пересекались: он также был кандидатом в члены Всесибирского комитета ПСР в октябре 1918, член ЦК, Сибкрайкома и Иркутского комитета ПСР в 1919. После прихода 5 Армии выехал в Дальневосточную республику, а в конце июня 1921 года при возвращении из ДВР был арестован и расстрелян большевиками в Мысовске (Бабушкин).

 Александр Ельяшевич уехал из Иркутска в сентябре 1905 и поступил на экономический факультет Петербургского политехнического института, продолжал действовать в качестве активного пропагандиста и уже в июле 1906 стал членом Петербургского горкома ПСР. В 1908–1913 учился в Мюнхене, в 1913–1917 – конный разведчик 12-й Сибирской стрелковой бригады, заслуживший Георгия 3-й и 4-й степеней; с июня 1917 – заведующий отделом Министерстве труда Временного правительства, кандидат в члены ЦК ПСР, депутат Учредительного собрания. В 1918 арестовывался ЧК, а в марте 1919 официально выходит из ПСР. На процессе правых эсеров в 1922 году проходил свидетелем. Известен как крупный советский учёный-экономист – экономический советник при правительстве Гоминьдана (1926-1927), зав. кафедрой Ленинградского инженерно-экономического института. В 1950 году осуждён за «активные действия против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных или особо-секретных должностях при царском строе или у контрреволюционных правительств в период гражданской войны» к пяти годам поселения в Канске. Амнистирован в 1953, скончался в 1967 году.

 Эдуард Левенберг поступил на юридический факультет Петербургского университета. В 1907 был исключён и подвергся административной высылке. В годы 1-й мировой войны призван в армию, служил фейерверкером. В 1917 председатель исполкома Юго-Западного фронта, делегат III съезда ПСР. Член следственной комиссии по делу ген. Корнилова на Юго-Западном фронте. Участник заседания Учредительного собрания 5 января 1918. В 1921 находился в Ярославском политизоляторе. В 1922 организовал бюро защиты эсеров-цекистов. Жил в Московской области. В 1938 Военной коллегией Верховного суда СССР осуждён на 10 лет лагерей. Освобождён и реабилитирован в 1956. Дата смерти неизвестна.

Меж революций (1906–1917)

 Как уже было сказано, Исаак Григорьевич с 1906 года находился в Забайкалье. Ему было куда ехать. В Чите проживал один из его старших братьев – Борис. Иркутская охранка в своих ориентировках предполагала, что: «Гольдберг, Исаак Гершев, иркутский мещанин, 20 лет, небольшого роста, брюнет, небольшие усы, лицо сухое, волосы на голове длинные, цвет лица смугло бледный, глаза бегающие, походка ровная. Одевался: чёрное ватное пальто, чёрная мягкая шляпа. Может возвращаться в Иркутск из Читы». 

 Однако до середины 1907 года он спокойно проработал ответственным секретарём читинской газеты «Забайкальская новь» с «удостоверением корреспондента на имя Бланкова». Принимал ли он активное участие в деятельности эсеровских групп, неизвестно. Может быть, он принимал участие в организации побега руководителя боевой организации ПСР Г.А. Гершуни из Акатуйской каторжной тюрьмы 15 октября 1906 года? Или имел связи с З.Ф.Г.В.Н.В. – «Забайкальской Федерацией Групп Вооружённого Народного Восстания», прославившейся своими дерзкими «эксами» и покушениями на представителей власти? Мы не знаем. Не знаем мы и того, почему он вернулся в Иркутск в июле 1907 года. Практически сразу по возвращении его арестуют, но выпустят 1 сентября, чтобы вечером 26 ноября на представлении «Губернской Клеопатры» в иркутском городском театре опять арестовать и теперь упечь уже надолго. В декабре Исаака отправят в ссылку в Братский острог, а 16 мая 1909 за организацию демонстрации на похоронах ссыльного Вольдемара Крастыня ещё дальше – в село Преображенское Киренского уезда на реке Нижняя Тунгуска.

 Четырёхлетняя ссылка (1908–1911), во время которой, кстати, произошла встреча Гольдберга с «бабушкой русской революции» 

Е.К. Брешко-Брешковской, в это время как раз находившейся в ссылке в Киренске, не изменила его политических взглядов. И она же дала ему пищу и, что важнее, время для творческого скачка: «Если б не ссылка, вряд ли мне пришлось так близко и так органически познать быт сибирского, таёжного крестьянина. И теперь я могу раскланяться пред правительством Николая Романова, заставившим меня прожить около пяти лет в ряде отдалённейших сибирских таёжных уголков!».

 Тогда как о периоде 1905-1906 годов Исаак Григорьевич скажет: «…революция захватила меня целиком не в качестве её бытописателя или певца, а в качестве непосредственного её участника, и художественное творчество отодвинулось для меня далеко в сторону».

 Эти «северные» впечатления вскоре вырастут в «Тунгусские рассказы», «Братьев Верхотуровых» и «Тёмное», а «этапные» воспоминания дадут, правда позже, интересный цикл «Блатных рассказов».

 После возвращении в Иркутск он опять с головой окунулся в общественную жизнь города: в его «послужном списке» издание одно­дневной газеты в поддержку студентов-сибиряков «Гаудеамус», редакторство или членство в редколлегиях газет «Сибирь», «Отголоски жизни» и «Народная Сибирь», активное участие в работе всевозможных общественных организаций: в Иркутском отделе Общества изучения Сибири и улучшения её быта, в Обществе потребителей города Иркутска и Иркутской губернии, в культурно-просветительском обществе «Знание», в Иркутском комитете Всероссийского Союза городов. И, конечно же, опять арест, правда, на один-единственный день – 27 мая 1915 года в связи с издательской деятельностью. 

Еврейский вопрос

 Завершая рассказ о дореволюционном периоде жизни Исаака Григорьевича, хочется остановиться на отражении национального вопроса в его произведениях. В имеющихся жизнеописаниях и исследованиях его литературного наследия он практически не находит отражения. Это в общем-то имеет свои оправдания, так как в 20–30-е годы (да, пожалуй, уже и в 1910-е) вопрос этот в его судьбе практически не играл никой роли. Во всяком случае, ни в его произведениях, ни в известных свидетельствах о его деятельности на общественном поприще никаких отсылок к этой теме нет. Однако, и это видно из истории кружка «Братства», на рубеже XIX и XX столетий «еврейский вопрос» стал для него той отправной точкой, с которой началось движение в политику. 

 Собственно, и первый его литературный опыт имеет именно национальную окраску. Рассказ «Артист», принятый в конце 20-х гг. за исходный рубеж его литературной деятельности (именно поэтому в 1933 отмечалось её тридцатилетие), судя по всему, никого из литературоведов особенно не интересовал и даже не был «поднят». Оценка его практически ограничивалась аннотацией: «Рассказ о забитом, униженном еврейском мальчике, который возвращается в родной городок знаменитым скрипачом». Примечательно также дополнение к этой характеристике – «упорным трудом и настойчивостью добившегося признания своего таланта».

  Между тем самим автором рассказ характеризовался несколько иначе: «Концерт знаменитого скрипача в родном городе, откуда он уехал маленьким забитым еврейским мальчиком. И на его триумфе попытка дать выход национальным чувствам, протесту против национального гнёта, против антисемитизма». Более того, в ранней библиографии Гольдберга рассказ называется не так, как он озаглавлен в газете, а по ключевому сюжетному ходу – названию молитвы «Кол Нидрэ». Основная драма рассказа заключается вовсе не триумфальном возвращении артиста в результате упорного труда, а в том, что хорошо (даже гениально) он смог сыграть только импровизацию на мотив памятной с детства молитвы, после чего прекратил выступления и воссоединился с оставленной семьей. А «музыкальные люди», неистово аплодировавшие артисту, узнав о том, что он сыграл, стали пренебрежительно говорить: «Было чем восхищаться!».

 Интересно также отметить, что ссылка за шестидесятую параллель в 1909–1912 гг., выделяемая исследователями творчества Гольдберга как тот период в его жизни, когда он, собственно, и родился как настоящий литератор и которая дала его «Тунгусские рассказы», может быть охарактеризована и несколько другими произведениями. Это были рассказы по мотивам событий из древней истории Иудеи, которые он отправлял в иркутские газеты. Например, такие, как «Юдифь» (на известный библейский сюжет с отсечением головы ассирийского царя Олоферна) или «Пусть он проклят» (о предтече Бар-Кохбы – Элиасе, сыне Абайи, нарушившем субботний отдых ради борьбы с римским гнётом и казнённым по приговору Синедриона). В этих рассказах, конечно, не столько поднимается тема национального возрождения, сколько используется ветхозаветный колорит для продвижения идей жертвенности и вооружённой борьбы, но, тем не менее, сам выбор места и времени действия достаточно показателен. Впрочем, учитывая политические предпочтения Исаака Григорьевича, с которыми он определился накануне революции 1905 года, это логично.

 Последними публичными выступлениями по национальной теме можно считать его публичные лекции о творчестве еврейского поэта Х.Н. Бялика. 20 апреля 1914 года на вечере, устроенном Обществом распространения просвещения между евреями в России, он читает доклад «Певец созидающего гнева», неоднократно повторявшийся впоследствии.

окончание в следующем номере газеты