Может, на момент совершения преступления он и был несовершеннолетним, но сейчас, спустя пять лет, Илья – двухметровый мускулистый детина с каким-то совершенно беззлобным, даже детским выражением на лице. Разговаривает он неспешно, не задумываясь и очень искренне. Не зная его предыстории, невозможно предположить, что он принимал участие в зверском убийстве. В общей спальне нет стола – только кровати с бирками на спинках, тумбочки и табуреты. На кроватях сидеть запрещено режимом, поэтому мы сидим напротив друг друга на табуретах, дружески беседуем через тумбочку, и больше всего происходящее напоминает не интервью, а будто один пришёл к другому в больницу, например.

Кочевое детство, первые конфликты…

Илья родился в 1992 году в Иркутске, раннее детство провёл в районе Лисихи. В благоустроенной квартире они жили с мамой, работавшей кассиром в банке и отцом.

– Где работал отец – я не помню, он умер, когда мне было лет десять. Так что воспоминания у меня смазанные, смутные, – виновато улыбается Илья. – Но там мы жили не долго. У отца была машина, «Жигули» – «копейка», он попал в аварию, видимо, был виноват, потому что семья, чтобы расплатиться с долгами, вынуждена была продать квартиру на Лисихе. Мы переехали в комнату в бараке на улице Баррикад. 

Родители начали сильно пить, однажды собутыльники ограбили комнату, вынесли из неё всё мало-мальски ценное, и семья перебралась к тётке в Саянск. Илья учился в первом классе, когда отец уехал работать вахтовым методом, валить лес под Балаганском. 

– Я думаю, именно тогда произошло зарождение этой истории, которая, – он оглядывает стены и вздыхает, – которая продолжается до сих пор. В бригаде отца преобладали нерусские. Как нам потом рассказали, он поссорился с одним из этих людей, и его убили. Пытались всё обставить так, что он зимой выпивал, пошёл в магазин и замёрз на лавочке. Это было под Новый год, 14 декабря его привезли домой – он был в сидячем положении… Отец хорошо ко мне относился, в обиду никогда не давал, и я думаю, именно этот случай оказал на меня негативное влияние, заложил фундамент. Его привезли нерусские, они отнеслись к нам цинично, на похоронах отходили в сторонку, говорили на своём языке, смеялись. Через год мама тоже умерла и мы остались вдвоём с сестрой.

Илья не скрывает – он был трудным подростком, и все его драки и ссоры в школе, когда он позднее переехал к родственникам в Красноярск – это всё-таки издержки подросткового переходного возраста. Они жили в неблагоприятном районе, который назывался Затон, где жили преимущественно приезжие из ближнего зарубежья. Они держались вместе и самоутверждаться предпочитали, унижая других. Поэтому драться приходилось часто… Так что в Красноярске у него окончательно сложилось негативное отношение к выходцам с Кавказа.

И приблизительно в то же время он впервые познакомился с националистами, скинхедами – они заступились за Илью в очередном конфликте.

– Я сначала вообще подумал, что это милиция, поскольку они были в камуфляже. Но потом мы подружились, они мне стали что-то рассказывать, объяснять, не давали меня в обиду. И месяцев восемь я общался только с ними. Через год тётка решила отдать меня в детский дом – не могла она со мной справиться, но сестре к тому времени исполнилось восемнадцать лет, и она забрала меня к себе в Саянск. Там было всё по-другому – городок маленький, все друг друга знают, никаких конфликтов. Я спокойно окончил школу, поехал в Иркутск, поступил в политех. Всё было вообще отлично… 

Знакомство с «молоточником» и встреча с «Бумером» 

Илья «Джокер» Склянов: «Мне кажется, что все мы были ведомыми подростками, смотревшими на «Бумера»-Панова, как на пример для подражания…»

К моменту возвращения в Иркутск Илья находился на идеологическом перепутье. С одной стороны, общение с красноярскими скинхедами начало впитываться в не­окрепшую голову подростка – он разделял их идеологию и считал их близкими друзьями и соратниками. С другой – более старшие товарищи не подпускали излишне юного Илью к своим «серьёзным делам», считали, что слишком рано его в них посвящать. 

– Они были уже взрослые ребята, могли надавать по шее, за то, что не учишься. Мы, младшие, знали, что они собираются где-то на стадионах, дерутся, но нас к этому не подпускали. 

Но в Иркутске всё внезапно изменилось. Илья рассказал про красноярских скинхедов своему другу – Вадиму Дудникову. Тот буквально заболел этой темой, и, когда они вместе приехали в Иркутск учиться (Дудников поступил в строительный техникум), он быстро нашёл контакты и познакомился с Пановым.  

– Это в школе мы были всё время вместе. А тут – разные учебные заведения, реже встречались, и у меня стала появляться какая-то своя жизнь – учёба, девушки, в общем, я стал отходить от этого движения. А Вадим целенаправленно искал этих людей. И в интернете Вадим нашёл Ануфриева – это «академовский молоточник», он тогда только начинал искать единомышленников. Ануфриев познакомил Вадима с Пановым…   

Дудников несколько раз настойчиво предлагал познакомить Илью с «лидером иркутских неонацистов» Евгением Пановым. Пока однажды не прибег к откровенной провокации – позвонил Илье и сообщил, что ему угрожает опасность, якобы, его хотят убить за то, что он стал скинхедом и попросил помощи. Однако на встрече всё оказалось «дружеским розыгрышем» – способом вытащить Илью из дома и познакомить наконец с «Бумером». 

– На словах этот человек много знал за идеологию именно иркутских скинхедов, много об этом говорил. Мы стали с ним общаться… Это происходило в течение двух месяцев, и за это время мы встретились с ним всего пять-шесть раз. 

Говорить об этом Илье, видимо, неприятно, но он не скрывает – во время этих встреч он несколько раз принимал участие в «набегах, акциях устрашения». Панов их называл «спасти страну от ещё одного нерусского», хотя на деле в этом не было идеологии – просто набрасывались втроём-вчетвером на одиноких прохожих, запинывали, забивали арматурой…

Так было и в тот день, 27 сентября 2009 года, когда они совершили своё первое серьёзное преступление. Они пошли гулять, изрядно выпили, загулялись допоздна. 

– Мы с Дудниковым жили в общежитиях, Панов – с родителями. В общем, решили, что идти нам некуда, поэтому проведём ночь на улице, в Юбилейном. И встретили нерусского – он шёл нам навстречу, и тоже, как я понял, был не трезв. В общем, мы стали его избивать – сначала руками, потом стали пинать, потом достали арматуру, стали бить его, передавая её из рук в руки. Потом Панов достал нож и отвёртку… Нас попытался сфотографировать случайный прохожий, мы убежали. Когда хмель отошёл от головы, все были испуганы, все запачканы кровью… 

Илья утверждает, что стал сторониться нового знакомого и уклоняться от общения. Хотя после этого 4 ноября он попал на «Русский марш», участвовал в драке и попал в полицию. 

День рождения Ставра 

В следующий раз они все вместе встретились через месяц, в конце октября, когда отмечали в кафе день рождения ещё одного деятельного участника группировки, Владимира Пейсаховича по прозвищу «Ставр». 

– Мы сильно выпили в кафе «Ромашка», на улице Ленина, решили продолжить дома у Ставра. По пути, на улице Грибоедова, нам попался строительный вагончик…    

Как утверждает Илья, всё произошло спонтанно, внезапно, к тому же с ними было несколько девушек. 

– Бумер решил взломать вагончик, подошёл, посмотрел в окно и увидел, что там спит человек. Тогда он взял лопату и стал ломать дверь. Дверь открылась неожиданно легко. Тогда Дудников взял нож – большой такой, Вадим говорил, что он трофейный – подошёл к спящему и несколько раз ударил его ножом в горло. Тот вскочил, с криками побежал в сторону. Я взял девушек и отвёл их за дом, в сторону. И, когда поворачивали за угол, я увидел, что Панов догнал парня и добивает его ножом. Второй раз у них это прошло легче – они радовались, а Панов хвастал, что спас Россию от ещё одного «чёрного». Он облизывал с ножа кровь и был совершенно не в себе. 

Задержали всех участников только в январе 2011 года, и с момента убийства на Грибоедова до самого задержания Илья полностью прекратил общение с бывшими друзьями, сменил место жительства, потом вообще перевёлся учиться в Ангарск. 

– Они стали мне угрожать, видимо, боясь, что я знаю про убийство, в котором сам не принимал участие и могу их выдать. Конечно, я испугался! Пошёл, забрал из политеха документы, перевёлся на второй курс Ангарской академии, жил там в общежитии. Панова вскоре посадили за очередное избиение… 

– То есть к моменту задержания ты уже отошёл от этого движения и даже стал забывать произошедшее?

– Отошёл – это точно, а вот забывать… Такое сложно забыть. Эти два момента изменили меня полностью, и то первоначальное восприятие идеологии, которое было в Красноярске, оно полностью размазалось… 

«Бумер сильно приукрашивал реальность…»

В общей спальне нет стола – только кровати с бирками на спинках, тумбочки и табуреты

– За то время, которое ты общался с Пановым, что он рассказывал про иркутских скинхедов – сколько их, структура организации, или это только сам Бумер и несколько его друзей?

– Я потом стал понимать, что он сильно приукрашивал реальность. Он говорил, что это больше сотни человек, конкретная такая организация, что везде свои люди – в политике, во власти. Но ему скорее хотелось этого, чем так было на самом деле. «Соратников», как их называл Бумер, было от силы человек семь-восемь. 

– То есть ничего того, что показывают в фильмах – мрачный подвал, нацистские знамёна на стенах, тайные сборища? 

– Нет, такого не было. Мы встречались на улицах, слонялись, или сидели на квартирах, когда нет родителей. Никакого конкретного места не было. Идеологией никто тоже сильно не заморачивался – все знали начало, но не знали, для чего. Мне кажется, что все мы были ведомыми подростками, смотревшими на Панова, как на пример для подражания. А для него вся эта идеология была только способом самореализации. 

– А компания Бумера была единственной группой неонацистов, или в Иркутске есть другие?

– Я слышал, что есть другие, например, старые скинхеды – Брадис, Шерман. Это уже взрослые, отсидевшие дядьки и мы с ними вообще не пересекались. Бумер и Брадис – это два совершенно разных человека, и они противостояли друг другу. Например, я один раз слышал их телефонный разговор: Брадис выговаривал Бумеру за драку на «Русском марше», говорил, что это праздник, там много людей, старики. А Бумер при этом оправдывался… 

Свою откровенность Илья объясняет житейскими причинами – он много думал и полностью поменял своё отношение к неонацизму. По его словам, в тюрьме вообще было сложно выжить с его статьёй – там было много людей, приехавших из бывших союзных республик, и многие хотели подойти и «познакомиться» лично. Но когда его перевели в колонию, на смену примитивному страху пришло осознание – это был неверный путь, есть другие ценности. 

Вадим Дудников вскоре после прибытия в места лишения свободы покончил жизнь самоубийством. Говорят, из-за карточного долга. Илья рассказывает, что на этапах он видел несколько своих бывших друзей, в том числе и Евгения Панова.