Жительница Иркутского района Марина Луговская в прошлом году взяла вместе с мужем под опеку двоих ребятишек, брата с сестрой. Вся история от завязавшегося желания иметь ребёнка до появления детей в доме длилась восемь лет, и её никак не назовёшь сливочно-карамельной. Усыновление в реальной жизни очень отличается от киношных мелодрам. Нет знаков свыше, нет сигналов судьбы, нет биения сердца: «Вот он, мой малыш». Всё намного проще, грубее и сложнее. Это жизнь, и она редко бывает безоблачной. Но ни разу Марина не пожалела о километрах нервов, потраченном времени и эмоциональных затратах. Сегодня в её доме звучит детский смех и слышится топот детских ножек. Усыновление детей она считает нормальным, обыденным делом. К этому шагу готовы многие люди, просто они недооценивают свои ресурсы. Марина рассказала нашей газете свою историю. 

Сбор документов? Всё решаемо

Муж, трёхлетняя Фая и двухлетний Ростик, две собаки и кот – это семья Марины Луговской. Она шла к ней восемь лет. И желание иметь детей было настолько сильным, что женщина поневоле воплотила мечту о двухэтажном доме. Ведь у детей должна быть крыша над головой. 

– Не каждый человек справится и примет ребёнка, который не является генетически родным. Что для вас послужило отправной точкой для принятия такого решения?

– В 28 лет я пришла к тому, что хочу иметь детей, и сразу же озаботилась этим вопросом. Но по каким-то до сих пор не установленным причинам забеременеть естественным путём не получалось. Конечно, это сопровождалось множеством переживаний. И чтобы как-то держаться, я отправилась помогать тем деткам, которые нуждались в помощи. Я стала волонтёром в инфекционной больнице, мы покупали малышам игрушки и памперсы, играли с ними, гуляли. Я сразу знала, что могу усыновить ребёнка, полюбить малыша, рождённого другой женщиной. Но между желанием иметь ребёнка и финальным оформлением документов прошло восемь лет. Потому что на тот момент у меня не было своего жилья, и это было и до сих пор является серьёзным препятствием для органов опеки. И я фактически за восемь лет заработала себе на двухэтажный дом, чтобы было куда привести детей. Сама не знаю, как у меня это получилось. Помогали родные и близкие, они внесли свою лепту, но главной движущей силой всё-таки была моя идея фикс. 

В декабре 2013 года Марина с мужем переехала в новый дом. А после новогодних каникул отправились собирать документы. Сбор необходимых документов занял около полугода. 

– Сложно собрать весь пакет документов? Или всё решаемо?

– Для кого как. У меня работа не слишком простая, я в жизни постоянно сталкиваюсь с задачами ничуть не проще. Поэтому особых проблем я не увидела. Побегала три месяца по инстанциям, ничего особенного, это не самое сложное в жизни. Конечно, если человек не привык к напряжённым жизненным усилиям, это может отпугнуть. Как раз во время сбора документов проходила реструктуризация миграционной службы, и всех жителей Иркутского района принимали в одном месте. Ты стоишь, как в трамвае, четыре часа в тёплой куртке, не можешь толком двигаться, дышать невыносимо в этой духоте, выйти тоже не можешь. Но и это испытание было пройдено. Что касается УВД, органов опеки, регионального банка данных о детях-сиротах, то я встретила только хорошее отношение. Достаточно быстро мы получили и медицинские справки. В этих инстанциях работают квалифицированные специалисты, всё вежливо, с душой, с искренним стремлением помочь. 

Знаки мы видим там, где хотим их видеть 

Перед тем как потенциальный усыновитель приступит к поиску детей, он должен пройти учёбу в школе приёмных родителей, это ещё одно обязательное условие.

– У нас было порядка десяти занятий, которые проходили каждую субботу. Приходили пары, одинокие женщины (одиноких мужчин я не встречала), перед нами раскрывали психологические, медицинские, юридические аспекты усыновления. Были пары, что не дошли до конца учёбы, поняли для себя, что не готовы к этому шагу. Одна состоятельная семья, приметив себе девочку, всё же пошла на попятную, поближе познакомившись с медицинской картой этого ребёнка. Ведь почти все дети, что находятся в специализированных учреждениях, страдают задержками развития в той или иной степени. Причина проста – им не хватало внимания, тактильного, эмоционального, что не могло не сказаться на их психоречевом состоянии. 

Самым страшным и по-своему жутким на всём пути усыновления стал этап поиска детей. Марина до сих пор вспоминает этот период как самый тяжёлый в своей жизни. Муж время от времени произносил фразу: «Мы же не на базаре». И было совершенно непонятно, как среди десятков и сотен сирот найти «своего» ребёнка. 

– А вот действительно – как? Должен быть знак?

– Нет, знака быть не должно. Знаки мы видим там, где хотим их видеть. Когда мы занимались в школе приёмных родителей, нам рекомендовали: не ждите любви с первого взгляда, не ждите Божьего провидения, иначе вы никогда не найдёте себе ребёнка. Истории о том, что кто-то увидел малыша и это было озарение, очень редки. Это романный, киношный вариант, часто не имеющий отношения к реальности. А в настоящей жизни идёт постепенный процесс привыкания, когда ты долго учишься любить ребёнка. 

Когда родители уже втянуты в процесс выбора, порой им приходится иметь дело с неприглядной правдой. Они узнают, что у кого-то родители – убийцы, у кого – с ВИЧ-инфекцией или контактом по сифилису. При этом сотрудники дома ребёнка могут не проявить такта и заявить: «Что же вы не хотите взять ребёнка с контактом по ВИЧ? Этот диагноз часто впоследствии снимается. Почему же этих детей никто не хочет брать?» Но усыновитель при этом честен с самим собой – да, я не готов взять такого ребёнка. Я пришёл в дом ребёнка не для того, чтобы сделать доброе дело, а чтобы найти здесь свою семью. 

– По каким критериям мы выбирали? Изначально не было принципиальным, мальчик это будет или девочка. Но у моего мужа есть семилетняя дочь, а он хотел девочку. На что я сказала: «Ты не удержишься от сравнений, и они будут не в пользу приёмного ребёнка. Поэтому давай возьмём мальчика». Он согласился. А мальчиков, кстати говоря, намного больше, девочки более востребованы. Для того чтобы найти девочку, во всех отношениях хорошенькую и относительно здоровую, люди годами ждут варианта. Мы рассматривали вариант и шестимесячного малыша, но было страшно – лишь после года иногда становится понятно, есть ли у ребёнка серьёзные отклонения. Также мы не рискнули отправить меня в полноценный декрет. Когда мы смотрели семилетнего мальчика, я поняла, что моё желание усыновить ребёнка эгоистично и в том смысле, что очень хочется нянчиться с малышом. Ведь когда женщина хочет ребёнка, это в первую очередь инстинкт, сколько бы образований она ни имела. Я поняла, что мы будем с этим ребёнком жить хорошо, но желание потискать малыша останется нереализованным. Был ещё один малыш, но ему требовалась операция. Мой муж в своё время потерял 15-летнюю дочь, она умерла от сахарного диабета. И он честно признался: «Как только я слышу словосочетание «больной ребёнок», перед глазами встаёт картина комы, реанимации, ещё раз я этого не переживу». Был четырёхлетний мальчик, мы уже приняли решение взять под опеку его, но вдруг объявилась его тётя. И я сейчас даже забыла его имя, хотя имена других малышей помню, так сработала психологическая защита. Тяжело это было, очень тяжело, каждый отказ, каждая встреча давались непросто. Потому что даже самые маленькие дети понимают, зачем ты к ним приходишь. И было трудно уйти от семилетнего мальчика, которому ты дал надежду. И к этому тоже нужно подготовиться усыновителям – к тому, что ты обманешь чью-то надежду, что ты периодически будешь испытывать чувство вины, что ты не сразу найдёшь ребёнка, что на твоём пути может быть много препятствий, а возможно, и нервных срывов.

Кризис адаптации как норма 

Органы опеки не наблюдают пассивно за потенциальными усыновителями, стараются им помочь и подбирают варианты. Так, Марине с мужем в одной из опек Иркутской области предложили брата с сестрой. Семья съездила на знакомство (детишки находились в области).

– Во время процедуры оформления опекунства или усыновления опека даёт время на раздумья – хотим ли мы дальше продолжать контакты с конкретными детьми, будем ли знакомиться ближе. Когда мы выехали из того городка и подъезжали к Иркутску, я предложила мужу остановиться на этих детях. Я психологически была измотана, рыдала, говорила, что больше не могу. И мы приняли это решение. Перед финальной точкой в процедуре принятия в семью нужно набрать определённое количество посещений выбранных детей. Муж не все­гда мог возить меня в тот город, иногда приходилось ездить на маршрутке. И постепенно работники детского дома стали говорить Фае: «Твоя мама приехала». А будущая дочка начинала привыкать ко мне и плакала, когда я уезжала. Остальные ребятишки тоже за меня цеплялись и называли мамой. Это неловко, травматично, но воспитатели при этом всегда находятся рядом и сглаживают ситуацию.

Так Марина и Аркадий нашли своих детей. Первый месяц мама полностью провела дома – это лучший вариант адаптации для приёмных детей. 

– Вы помните первую ночь, которую дети провели уже в родительском доме?

– Я могу вспомнить первое утро, когда Фая летела через весь дом на кухню, чтобы исследовать её. Эти дети никогда не видели электроплиты, холодильника, кастрюль, миксера. И первый месяц, даже два, они бесконечно разбирали по частям кухонные шкафы, изучали тарелки, чашки, задавали вопросы: «А это что?» Фаине очень понравилось наряжаться в новые платья. Муж поначалу пытался делать замечания: «Зачем ты её так разрядила дома?» На что я отвечала: «Я хочу на неё такую смотреть». Бантики, заколки – я получала и получаю от этого колоссальное удовольствие. 

– Бытовые моменты легко вами переживались?

– Бытовые – да, психологические – нет. Нужно, важно, необходимо принять ребёнка таким, какой он есть. В школе приёмных родителей нам рассказывали, что у ребёнка и у приёмных родителей всегда есть ряд кризисов адаптации. И не бывает таких историй и ситуаций, ко­гда эти кризисы отсутствуют. Кто-то из приёмных родителей, уложив детей спать, плачет навзрыд, чтобы никто не видел. Бывает очень тяжело. Потому что этот ребёнок пока не до конца твой.

– А когда он станет твоим?

– У каждого свой случай, своё время. 

– Но ведь бывает же, что ребёнок не становится таковым?

– Бывает. И это большая трагедия для обеих сторон. Кто-то возвращает ребёнка в детский дом, кто-то смиряется и пытается существовать максимально достойно. Нас предупреждали: «Не думайте, что вы такие хорошие и все из себя благородные. Спуститесь на землю. Вы берёте ребёнка для себя, он вас вообще ни о чём не просил». С нами разговаривали жёстко. И я считаю это правильным. Нужно действительно быть готовым ко всему, а не только к радужному финалу. Нам говорили: вам никто и ничего не гарантирует, и неизвестно, кем вырастет ваш ребёнок. И эти страхи ино­гда приходят. Если в генетически родных детях можно находить черты характера свои, мужа или родственников и хоть как-то объяснять происходящее, то в случае с приёмными ребятишками ты не знаешь, во что выльются те или иные проявления характера. 

– Вы верите в генетику?

– А как в неё не поверишь? Я читала, что имеют значение три фактора – генетика, воспитание и среда. И если в детстве более значимы факторы воспитания и среды, то выросший человек, получивший большую свободу, уже не так завязан на хорошем воспитании и генетика может взять своё. Я не считаю себя мегавоспитателем, нет на это педантизма в характере и времени. Поэтому у меня всё идёт, как оно идёт. И проблемы решаются тогда, когда они возникают. 

Открыть тайну рождения

После месяца адаптации было принято решение отдать Фаю и Ростика в детский сад. В частный. Потому что никаких льгот при устройстве усыновлённых или опекаемых детей в обычный садик не существует. 

– А ведь мы изначально находимся в неравных условиях – если с генетически родными детьми на очередь встают сразу после их рождения, то у нас и других таких же мам и пап практически нет шансов пойти в муниципальный садик. Сначала мы платили за садик по 10 тысяч рублей за каждого ребёнка, сейчас перешли в сад с бассейном и развивающими занятиями, и это стоит уже по 20 тысяч. Вы можете себе представить среднестатистическую семью, которая безболезненно для бюджета отдаёт 40 тысяч рублей в месяц? Мне кажется, это та проблема, которой областные власти и департамент образования пока не уделяют внимания.

– Вы получаете пособия как опекуны?

– Да, сейчас дети пока находятся под опекой, но мы планируем переводить их в статус усыновлённых, чтобы подросшие дети до конца чувствовали себя нашими, родными. 

– При усыновлении материальной поддержки от государства уже не будет?

– Сейчас государство поддерживает неплохим по размеру пособием тех родителей, у которых зарплата ниже прожиточного минимума. При опеке существует две формы устройства: опека на безвозмездной основе (но дети при этом получают свои опекунские деньги) и опека с заработной платой в сумме порядка пяти тысяч рублей на одного ребёнка в зависимости от возраста опекаемого. При усыновлении такая зарплата теряется.

– Вы будете рассказывать детям тайну их рождения?

– Будем. У них есть братья и сёстры в других детдомах, возможно, они захотят познакомиться. Но нужно, чтобы дети подросли, окрепли. Сейчас не время.

– Мой одноклассник, узнав, что он усыновлён, впал во все тяжкие. Это случилось в переходном возрасте, последовал взрыв, протест, очень тяжело пришлось всем. Вы думали, как избежать такой реакции?

– Нас об этом предупреждали. И говорили о том, что об усыновлении лучше рассказывать детям в 7-8 лет. В любом случае – до переходного возраста, который является одним из самых сложных в жизни человека. 

– Варианта не рассказывать со­всем вы не рассматривали?

– Нет. Тем более что дочка кое-что помнит, каждый день меня спрашивает: «Ты моя мама?» Она, конечно, и так называет меня мамой, после садика бежит ко мне и радуется, у нас много телесных контактов, есть эмоциональная близость. Но при этом у неё в голове сидит этот вопрос. 

– А как вашему мужу даётся это всё?

– Муж принял этих детей как часть меня. Я его очень уважаю за то, что он смог на это пойти. У него есть двое собственных детей, и он как раз из тех людей, которым тяжело принять не своего ребёнка. Но он пошёл на этот шаг, много мне помогает, с детьми занимается. Он труднее привыкает, но я верю, что однажды он примет их окончательно. Как и я. 

– Марина, какой бы вы дали совет тем, кто, может быть, задумывается об этом, но сомневается?

– Делать это. Занимайтесь этим вопросом без флёра наивности, будьте взрослыми. Если в вас есть доброта и человечность, вы полюбите не родных генетически детей, рано или поздно случится этот эмоциональный контакт. Но для того, чтобы дойти до этого, нужно много здравого смысла, спокойствия и рассудительности. 

– Но нужно, наверное, адекватно оценить запас здоровья и финансов?

– Ничего не надо. Состояние ваших финансов за вас оценит опека, медкомиссия проверит здоровье. Пусть ребёнок живёт в скромных условиях, с небольшим количеством игрушек, но в семье. Почему я об этом смело вслух говорю? Потому что считаю это нормальным делом. Сколько мы видели испанцев, французов, они в России живут по полгода, чтобы усыновить наших детей. Лучших ребятишек им не отдают, приоритет всегда своим. Мы видели зарубежную семью, что приехала в Россию за вторым со своим родным ребёнком. И моё самое сильное желание – чтобы это происходило как можно чаще. Мне кажется, мы часто недооцениваем свои внутренние ресурсы. А я верю, что генетически не родных детей можно полюбить глубоко и искренне.

Цифры

4528 детей, по официальным данным, числятся в базе данных регионального банка «О детях, оставшихся без попечения родителей». 

Это дети, что находятся в учреждениях здравоохранения, образования, социальной защиты в возрасте от рождения до 18 лет. В прошлом году на семейные формы воспитания было отдано более 1000 детей. Случаи усыновления детей иностранцами снизились в разы, точно так же как и возросли требования к ним.