Окончание. Начало в №№ 2, 3. 

«Бабу можно найти под мельницей, а правду – на мельнице»

Говорят, зерно здесь родилось хорошее, его Казачинский и Катангский районы на семена брали. Мололи его на мельницах, которые стояли по местным речкам. На берегу речки Семиги выстроилось пять макаровских мельниц. Говорят, до сих пор остались обломки первой мельницы, которую строил ещё Никита Макаров. А вот в Балашове первую мельницу на реке Кочерге поставили Иннокентий и Алексей Тетерины. 

– У нас была мельница-«колесуха», у неё колесо вращалось и крутило жёрнов, – вспоминает Владимир Петрович Монаков. Он хорошо помнит балашовскую мельницу, знает её устройство. – Ещё бывает мельница-мутовка. Недаром ведь говорят: «Бабу можно найти под мельницей, а правду – на мельнице». Внизу, где стояло веретено, лежала такая штука, называлась «баба». А «правда» – это специальное устройство, которым ровняли жёрнов. Когда снимут верх­нее жёрново, нижнее нужно выровнять. Ни одним уровнем не выровняешь, только правдой, а без этого молоть мельница не будет. Зерно сыпалось понемногу в центр верхнего жёрнова. Мельница стояла на земле, а речку перегораживали, делали запруду. Окно было под мельницей, туда речку запускали. Чтобы остановить вращение, воду, наоборот, выпускали через это окно. Саму плотину землёй засыпали. Перед тем местом, где речку загородить, делали слань из жердей. Нашей, балашовской, мельницы нет давно, а слань всё ещё лежит. 

Круглый год и круглые сутки могла молоть та мельница. «А если бы специалист был, – говорит Владимир Петрович, – он бы создал там электричество». Например, в Тире было своё электричество, которого вполне хватало на освещение деревни, в то время как Балашово и Макарово о таком даже не мечтали. Нашёлся умелец из репрессированных, Пётр Степанович, который после войны собрал все ключи вместе, поставил генератор и сделал мини-электростанцию. Сам Пётр Степанович родом был из Тиры, а во время репрессии его взяли с какого-то большого завода. Никто не помнит, где он отбывал наказание, известно только, что после всех испытаний он вернулся на родину, где оставил о себе добрую память надолго. С Балашова тоже репрессировали двух человек. Один сгинул, а второй выжил и вернулся. 

Троица хранится в амбаре

За разговорами мы не заметили, как за окошком начали сгущаться сумерки. Переправляться в темноте через реку не хотелось, тем более что поднялся ветер, заплясали над волной стаи снежинок. Мы поспешили распрощаться с хозяевами. Но, выйдя из гостеприимного дома, невольно задержались на высоком берегу. Здесь река даёт излучину и такое приволье, такой простор открывается взору, что нет ему ни конца ни края. Река манит за собой, и кажется, что за следующим поворотом будет ещё лучше. 

– А вот с этого места раньше было видно сразу несколько деревень, которые стояли на обоих берегах, – задумчиво говорит Анатолий Поликарпович. – Их давно уже нет. 

Медленно идём вверх по заброшенной деревенской улице. Неуютно нам бродить среди пустых, печальных домов с чёрными провалами окон-глазниц. Около одного из дворов Анатолий Поликарпович останавливается, привычно кладёт руку на кольцо калитки. Это его родовое гнездо, построенное дедом, Иннокентием Тетериным. Тяжёлые почерневшие ворота скрипят натужно, однако послушно пропускают нас в ограду. 

Когда-то, ещё при Иннокентии Ивановиче, здесь накрывали столы и гуляли всей деревней. 

– Храма в Балашове не было, и на престольный праздник, на Троицу, все собирались в доме у деда, – рассказывает Анатолий Тернёв. – Не знаю, почему так сложилось, может, оттого, что у него была большая икона Троицы. 

Анатолий Тернёв давно перебрался жить за реку

Готовились к празднику заранее. Накануне подметали улицы, рубили молодые берёзки и ставили их по всей деревне, чтобы везде зелень была. На следующий день с раннего утра собирался в Балашово народ со всех окрестных деревень. Из Улькана за 60 километров на лодках приплывали, добирались как могли из Красноярова, Казимирова, Потапова, Леонова, Любавской, Карасова, Парфёнова, Скобельской, Олонцева, Пашни, Лаврушина, Лазорева, Федеряшина, Кудрина. Все разнаряженные в лучшую одежду, красивые. Из дома Тетериных выносили икону Троицы, ставили её на специальные рушники и шли крестным ходом за деревню. Там на берегу стоял большой поклонный крест. Батюшка, который специально приплывал из Макарова, около креста служил молебен. Потом возвращались к Тетериным домой, где в ограде уже ломились от яств накрытые столы. Среди угощений обязательно ставили крем из взбитых сливок. Его замораживали в огромных тетеринских подвалах, где даже летом не таял лёд. Позже в них хранили колхозное мясо. Каждому гостю хозяйка подносила рюмочку. Гуляли до глубокой ночи. Молодёжь на берегу хороводы водила, песни пела. Там и знакомились молодые из разных деревень, потом парочками ходили, женились. 

Знаменитые подвалы Иннокентия Тетерина и сейчас стоят, только завалены разным хламом, так что внутрь уже не попасть. Сам амбар, в котором устроены подвалы, наполовину развалился. Позеленевшая и обросшая мхом деревянная лестница ведёт на чердак. Там валяется никому не нужный хлам. Например, деревянная лопата, которой вытаскивали из печи горячий хлеб, самопрялка с растрескавшимся деревянным колесом. Рядом лежит диковинное коромысло – готовый музейный экспонат. Галина Витальевна уточняет, что оно имеет уникальную форму, характерную для ленской культуры. Любой этнограф должен бы радоваться такой находке. Но мы расстроились, потому что вспомнили мужичка, которого ещё утром видели в Киренске. Он был изрядно навеселе и, шатаясь из стороны в сторону, тащил два ведра воды на таком же в точности артефакте. 

А где-то на другом чердаке у потомков Иннокентия Алексеевича лежит теперь престольная Балашовская икона Троицы. В дом её не берут, неверующие все, да и то сказать – потускнели и стёрлись на иконе краски, и оклад потерялся. Но Анатолий Поликарпович говорит: мама всю жизнь берегла и после своей смерти выбрасывать не велела. Поэтому остальные иконы, поменьше размером, раздали маминым подружкам. А старинная икона Троицы, наверняка представляющая собой большую духовную, культурную, историческую и художественную ценность, лежит в амбаре. Если, конечно, случайно не потерялась или не испортилась. 

Мэрские заботы

Обратно в Киренск нам предстояло ехать с главой Макаровского муниципального образования Петром Монаковым. Было очень любопытно познакомиться с потомком того самого Монакова, который не побоялся встать на защиту «кулака» Иннокентия Тетерина. Мэр оказался суровым жилистым мужчиной с потемневшим от вечной заботы лицом. Он заехал за нами утром на своём служебном «уазике» раньше, чем мы рассчитывали. 

– Я из-за вас опаздывать не собираюсь, если хотите ехать, поторопитесь, – приветствовал нас глава администрации, высунувшись из окна автомобиля. Мы сразу поняли, что это истинный потомок своего деда, прямой и бескомпромиссный, и для него авторитетов не существует. По крайней мере, журналисты и учёные ими точно не являются. Атмосфера в машине не располагала к дружеской беседе, на которую мы так рассчитывали. Пришлось включать весь ресурс обаяния, а местами переходить на тонкую лесть. Но выручили нас, по большей части, хорошие ходовые качества машины, водительские навыки самого мэра да ещё профессиональное умение Галины Витальевны найти общий язык с любым собеседником, даже опаздывающим на совещание.

Пётр Монаков работает главой администрации восемь лет. Отслужив в армии, он вернулся в родное село и сел за трактор. Потом без малого 20 лет вёл в школе профобучение и технологию. А в 2005 году его избрали главой Макаровского муниципального поселения. Вот, собственно, и вся биография. В последнее время голова у него болит об одном – как бы выполнить президентский указ о повышении зарплат бюджетникам. После того как здравоохранение и образование перевели на областной уровень, у поселений первого уровня осталось всего 32 полномочия. Среди них – заработная плата работников культуры. Вроде бы хорошее дело сделано – повышена зарплата учителям, библиотекарям, работникам клубов. Однако реализация указа на местах вызывает массу вопросов. Если бы вместе с указом муниципалитетам была передана дотация на повышение зарплат, проблем бы не было, но ведь дотации нет. Между тем исполнение указа находится под жёстким контролем прокуратуры.

– А у меня денег нет, значит, я их сниму со своего бюджета, – говорит Пётр Монаков. – В третьем квартале снял с четвёртого квартала, а как дальше будем выкручиваться, просто не знаю. Домой прихожу, у меня голова раскалывается – не знаю, что делать-то. Сегодня директор ДК будет получать зарплату больше главы администрации. 

Наверное, мэр понимает не хуже меня, что целевую дотацию на повышение заработной платы область всё равно пришлёт. Однако спать спокойно он не сможет всё равно: гарантий-то нет. Муниципалитет полностью зависит от политики субъекта, обладая минимумом свободы действий и собственных доходов. Согласно закону, в районном бюджете остаётся налог на прибыль, половина налога на аренду земли уходит в район, другая половина остаётся поселению, там же остаётся налог с недвижимого имущества физических лиц и НДФЛ. Деньги это невеликие. 

– Во-первых, если нет работающих, нет и НДФЛ, – загибает один палец Пётр Монаков. – А недвижимое имущество люди не оформляют – это во-вторых. Откройте киренскую газету «Ленские зори», там на последней странице одни некрологи да объявления о продаже квартир. Люди живут одним днём. Не хотят оформлять недвижимость, потому что в глубине души не исключают, что придётся уехать. 

Всем понятно, что главный источник благосостояния любой территории – работающие там предприятия. Но из предприятий в Макарове присутствуют только магазины да два небольших фермерских хозяйства. Когда-то здесь были ремонтно-технические мастерские, которые платили налоги в местный бюджет, давали зарплату и рабочие места макаровцам. Ещё был Макаровский совхоз, в котором работало 400 человек. Теперь нет ни того ни другого. Кстати, во всём Киренском районе не распахано под посевы зерновых ни одного гектара земли. Фермеров, занимающихся животноводством, можно пересчитать по пальцам. Правда, это не значит, что в посёлках все нищие. А вот пьяниц хватает. Деревня спивается, молодёжь разбегается, это общеизвестный факт. Но здесь, в глубинке, особенно отчётливо видны последствия этого пагубного социального процесса. Например, резко падает качество населения. Это уже не те кряжи, долголетники, что населяли ленские берега ещё двадцать лет назад. 

– У нас половина населения – пенсионеры, – сетует мэр. – Но самое печальное, что пенсионеров «по умственному здоровью» скоро будет больше, чем пенсионеров по старости. В Усть-Киренге прописано 64 человека, из них половина – инвалиды детства. Они ведь молодые и не работают, а пенсия у них выше, чем у стариков, которые всю жизнь отработали. У старика средняя пенсия 11 тысяч, у «охламона» – 16–18 тысяч. При советской власти таких людей было немного и они нормально работали техничками, сторожами и так далее. Как правило, они прекрасно могут выполнять простую физическую работу. За примерами далеко ходить не надо. У нас одна такая, с инвалидностью, нарожала десять детей. Все с детства пенсионеры. Теперь уже у её дочери четверо маленьких пенсионеров. Им дают льготы, ипотеку на жильё и так далее. Она получила материнский капитал и ещё губернаторские сто тысяч. А у меня один ребёнок, но я не могу себе купить квартиру. Вот скоро таких инвалидов станет большинство населения, и они изберут своего собственного мэра. А я больше ни за что не пойду на выборы. Хочу спокойно дожить на пенсии. Вернусь сегодня из райцентра и уйду в лес, в зимовье. Там спокойно, хорошо. Никто не мешает, не орёт, ничего от меня не требует. Мы же на моря не ездим, мы в тайге отдыхаем, с ружьём. 

Наверное, именно так и выглядит на деле провал муниципальной реформы. Вместо того чтобы дать территориям ресурсы и право самостоятельно решать, на что их тратить, у них просто отнимают обязанности. А как иначе, ведь муниципалитеты не справляются ни с выплатой зарплат, ни с развитием сельхозпредприятий. Что с них возьмёшь и как им доверять? Вот и не доверяют. 

За разговорами незаметно течёт время и дорога кажется короче. А вокруг простирается дремучая сибирская тайга, насколько хватает глаз. Где-то там, в глубине этой тайги, прошёл по киренской земле нефтепровод «Восточная Сибирь – Тихий океан», на который возлагали много надежд. Но труба не принесла благополучия в регион. Все налоги уходят в федеральный центр. Скорее уж, наоборот, её присутствие здесь приносит массу неудобств местным жителям. Хотя вдоль трассы и идёт дорога, которая здесь очень нужна, но ездить по ней просто так нельзя – это охраняемый объект, принадлежит частной корпорации. Люди послушно уважают чужую частную собственность. Труба разрезала территорию на две части. Чтобы пересечь её и проехать, например, из Киренска в Коршуново, разрешение нужно брать аж через Москву. 

В Киренске особенно почитают Албазинскую икону Божьей Матери

– Получается, я теперь по своей земле ходить не могу, – говорит Пётр Монаков. – Я здесь уже не хозяин. Да ладно меня – мэра района и то не пропускают, пока у него разрешения не будет. 

Коммерческим организациям выдают пропуск на платной основе. Например, здесь возят лесные вахты в Давыдово за 220 км от Киренска. 

– Наши письма в недельный срок рассматриваются, – говорит один из руководителей районной администрации, пожелавший сохранить инкогнито. – А если как охотник просишь – это уже две недели. Пробовали мы добиться, чтобы жители района могли передвигаться по этой дороге, но нам ответили, что регламент нарушать нельзя. Кстати, разговаривали с якутами, у них проблем нет проехать по дороге от одной деревни до другой. 

Побеждённый очарованием Галины Афанасьевой-Медведевой и движимый желанием помочь иркутской науке, киренский чиновник ­обещал добыть и для нас разрешение проехать по трассе вдоль трубы. Конечно, если мы решимся следующей зимой забраться ещё глубже на Русский Север. Как знать, может быть, и решимся. Но это будет потом. А пока нам хватило дорожных впечатлений, поэтому мы купили дорогие билеты на самолёт авиакомпании «Ангара», следующий рейсом Киренск – Иркутск, и через два часа были в родном городе. Уже без приключений.