Есть мечта? Соверши ряд действий

– В детстве все мы смотрели «Клуб кинопутешественников» с Юрием Сенкевичем и «В мире животных» с Николаем Дроздовым. Могли ли вы представить, что когда-нибудь увидите те невероятные места и тех редких животных, что показывали по телевизору? 

– Да! Мы воспитывались на двух телеканалах – московском и иркутском, это были наши окна в мир. И ещё я всегда с удовольствием смотрел документальное кино, а через 25 лет сам начал снимать его со­вместно с «Восточно-Сибирской кинохроникой». Когда очень чего-то хочешь по-честному, а потом отпускаешь, это появляется в твоей жизни. Всё само складывается, значит, так нужно. 

– Вы сторонник той теории, что желания материализуются?

– Я не только сторонник, я уверен в этом! 

– А почему тогда у некоторых сбываются, а у некоторых нет?

– Всё зависит от того, как мыслить. Допустим, я хочу поесть, хожу голодный и только об этом и думаю. А мне просто нужно дойти до кухни и открыть холодильник. Поэтому нужно не думать о том, чего хочется, а делать какие-то поступательные движения. На мой взгляд, у многих желания не сбываются, потому что во главу угла ставятся не мечты, а рубли, доллары, евро. Когда ты формируешь такую мыслеформу, что сначала нужно заработать, чтобы, скажем, поехать на море, – это препятствие. Нужно мыслить иначе: «Что мне нужно сделать, чтобы очутиться на море?» К реализации желаний нужно подходить по-детски. Если ребёнок попросил конфетку и её не дали, он уходит, занимается своими делами, а в голове продумывает другую схему, подходит снова и свою конфету получает. У детей целеустремлённости гораздо больше, и креативности тоже. А взрослые более стереотипными с годами становятся, живут статично. Но у меня есть огромное количество знакомых, которые постепенно и пошагово добились великолепных результатов в своей жизни. 

Взять Наталью Меркулову, девушку из деревни Едогон (я был в этой деревне, там пять домов, и всё!). Поступила на журфак, потом было телевидение, затем поехала учиться в Москву, и сегодня она снимает кино: не так давно её картина «Интимные места» прогремела по всей стране. И всё это произошло потому, что Наташа совершила ряд поступательных действий на пути к осуществлению своего желания снимать кино. 

– Видимо, вашим первым шагом на пути к кино стало телевидение. Десять лет – огромный жизненный этап. Что дала эта работа? Говорят, что она наркотик, который затягивает и не отпускает. Как же вас отпустило?

– Есть два типа людей, на мой взгляд: если одному не нравится, скажем, блюдо, он поменяет его; другой же его посолит, поперчит, подогреет или остудит, но всё равно съест. Я отношусь к первому типу. Любая профессия, в том числе телевизионная, может приедаться. Когда в 1991 году я пришёл на телевидение, то пребывал в щенячьем восторге, взяв в руки камеру. Начался рост, креатив, творческая реализация. Потом начали рождаться другие потребности, в том числе и финансовые. Что было делать? Можно было постоянно ходить и ныть, что мне плохо платят, скандалить с начальником и трепать себе нервы. А можно просто найти другую работу. На «АС Байкал ТВ» я проработал почти семь лет – с первого кирпича, и получил колоссальный опыт. На тот момент у нас было лучшее оборудование в Иркутске, руководство на этом не экономило. Ещё я получил хороший опыт коммуникаций с людьми – коллектив был молодой, и по иерархии старшинства я был третьим. И когда наши два начальника уезжали куда-то, то все дела оставляли мне, при этом не снимая с меня съёмочных обязательств. Я получил творческий и административный опыт. Но прошло время, и я просто устал. Шесть лет проработал без отпуска. В конце 1997 года я ушёл, два месяца был на вольных хлебах, а потом мне предложили делать студию, которая вдруг начала вырастать в телекомпанию «21 канал». На тот момент людей, которые обладали бы опытом и творческим, и административным, в Иркутске было мало. Ещё мы интенсивно обучались, техническая сторона была важна – я держал в руках такие камеры, которыми снимали в Америке и Японии. На три года меня хватило. 80% коллектива составляли молодые люди – третий и четвёртый курсы филологического факультета и отделения журналистики. И за полгода мы сделали шесть телевизионных программ, давали и новости в прямом эфире.

– Прямой эфир – это же столько нервов!

– Мне нравится такой ритм работы, и вся команда работала именно так, мы существовали на одной волне. Ребята видели, что я играющий тренер, не теоретик и меня обмануть было сложно, потому что я всю технологию телевизионного процесса знаю изнутри. Одна из сотрудниц как-то сказала мне: «Я только на втором месяце работы поняла, кто здесь начальник». У нас была очень демократичная атмо-сфера, я никогда не решал вопросы криками или выволочками. Если конфликт возникал, то беседа проводилась наедине, никогда не было никаких публичных побоев палками. Я до сих пор уверен: хвалить нужно публично, наказывать – наедине. Чтобы у человека было время по­думать, ну и чтобы не ронять его достоинство при других.

– Вы не скучаете по этим временам?

– Некогда скучать. Администрирование – это интересно, но по ощущениям мне больше нравится заниматься творчеством, те же фильмы снимать. Руководство телекомпанией – это прежде всего работа с людьми, коллективом, на творчество времени остаётся совсем немного. И я понял, что мне стало скучно, что я дошёл до определённой точки и дальше развиваться не буду.

– Здесь смелость определённая нужна – круто повернуть вправо или влево. Многие работают просто по инерции…

– Я официально предупредил за два месяца о своём уходе, у меня был план ехать в Москву и поступать во ВГИК, почувствовал потребность в более профессиональных знаниях. Я убедился в том, что я хороший стартап-менеджер, ведь телевидение – это прежде всего производство, существующее по своим законам. И после десяти лет работы снова решил стать студентом, на тот момент мне было почти 34 года. Как только я ушёл с должности директора, в течение года-полутора часть знакомых просто выпали из круга общения. 

– Какие эмоции это вызвало?

– Никаких. Есть друзья, с которыми мы дружим больше 30 лет, дальше появляются товарищи по бизнесу, интересам. Я перестал требовать и тем более ждать. Зачем от кого-то что-то ожидать? Из-за этого часто и ломаются отношения. 

Волшебство и атмосфера ВГИКа

– Москва – город непростой. Как вам там училось?

– Мы, заочники, пришли учиться в возрасте осознанном. Все с опытом работы, и все чётко знали, чего хотим от учёбы. Если честно, у меня до сих пор хвосты дипломные не сданы. Со всего курса диплом защитили процентов 25, мы получили знания, а корочка особо не нужна. Но если надо будет, ты придёшь и всё сдашь. 

– ВГИК – это ведь совершенно особое учебное заведение, живущее по законам творческим, а не конъюнктурным.

– ВГИК – это прежде всего атмо­сфера. Я учился в мастерской Александра Рыбина, снявшего фильм «Пираты 20 века». Считается, что лучшие кинооператоры выходят из ВГИКа, а лучшие режиссёры – вэкаэсэровцы (Высшие курсы сценаристов и режиссёров). Многие из тех, кто закончил ВГИК, снимают кино, у всех получается. И главное – это не количество часов, проведённых в аудитории, а качество обучения. Однозначно, без базовых знаний сложнее развиваться хоть в творчестве, хоть в металлургии. Это та основа, на которой можно расти, те ремесленные навыки, тот комплект уже полученного до тебя опыта, который ты, пропустив через себя, начинаешь транслировать дальше. Без базы рост невозможен. 

– Учёба не разочаровала? Вы получили всё, что хотели? 

– Всё происходящее в стенах ВГИКа­ было откровением для меня. Во время предыдущей учёбы – на BBC, в Internews – нам давались телевизионные схемы. И раньше новости мне было снимать интересно именно потому, что я учился. Кино какое-нибудь посмотришь и думаешь: «Как же это снято?» И я на новостях это отрабатывал, потом оттачивал в рекламных роликах. Во ВГИКе первые два курса про кино вообще ничего не было, мы изучали фото- и кинопроцессы, материалы, экспонометрии, оптики. Потом после первой сессии до нас дошло, для чего это всё нужно. Я изучал историю искусств, материальную культуру, мы просмотрели огромное количество киноклассики – Феллини, Антониони, Бертолуччи, и всё с разбором. Преподаватель объяснял нашему операторскому курсу работы живописцев с точки зрения именно работы оператора. С тех пор стал ходить по музеям. И я начал понимать кино – вот что самое интересное.

– Что значит «понимать кино»?

– Понимать и чувствовать язык кино: цвет, композицию, динамику, построение кадра, другие многочисленные элементы и компоненты. Вы видели «Сломанную куклу»? Там нет ни одного лишнего кадра. Там всё выстроено так, чтобы это работало на смысл, на эффект, на зрителя. 

– А не пропадает ли магия кино, если ты понимаешь, как оно сделано?

– Я постоянно и везде так мыслю. Выхожу на улицу, и начинается: «Ага, цветовая температура 5500 примерно, контраст ниже среднего и т.д.». Любой профессионал, занимающийся своим делом, так же начинает мыслить. Наша профессия специализирована, само собой, смотреть на окружающий мир я могу и как просто зритель, и как профессионал. И от этого получаю огромное удовольствие. Приезжаешь на Байкал, сначала наслаждаешься воздухом, потом берёшь камеру в руки (у меня всегда с собой фото- или видеокамера) и начинаешь снимать. И окружающий мир видишь уже с точки зрения базы, которую в тебя вложили мастера. Я уже давно перестал разделять себя как фотографа и оператора: если в руках кинокамера, я озадачен снять действие или, наоборот, бездействие, и я буду знать, что у меня есть 25 кадров в секунду. Если фотоаппарат – то в одном кадре ты должен выразить эмоцию, это статика, в которой нужно передать динамику. 

– Вы ведёте интересный проект «Чёрно-белый портрет» и выкладываете его в социальных сетях. Он снимается на плёнку? Плёночные эксперименты обычно несут особое ретронастроение. 

– Он снимается частично на плёнку, частично на цифру, я его определяю как проект саморазвития. Один раз снял автостопщика из Белоруссии, которого подобрал в Бурятии, с этого всё и началось. Я для себя решил, что не всегда умею цветом передать увиденное, это правда. Цветные портреты – отдельное искусство, цвет имеет свою магию, но и чёрно-белый – это тоже цвет. Для потребителя, по большому счёту, разницы нет, каким способом снят портрет, но плёнка меня организует. Мне в жизни повезло, я плотно столкнулся с фото- и киноплёнкой, с проявками, когда видишь результат только после какого-то времени. И оператору, отработавшему на плёнке, проще, понятнее, быстрее работать с цифрой, потому что уже знаешь многие вещи. Плёнка сегодня продаётся шикарная. А цифровая фотография часто не даёт времени думать. 

Четыре тысячи метров над уровнем моря

– Уже более трёх лет вы работаете в проекте «Магия приключений» компании «Ястреб-фильм», увидели и запечатлели десятки стран и мест, которые большинство из нас вряд ли когда-нибудь повидает. Вы видели асматов, ментоваев, индейских шаманов, были в Непале, на Кубе, в странах Южной Америки и Африки. Что произвело наибольшее впечатление?

– Трудно сказать, каждое место является самоценным. Я благодарен судьбе за этот проект. Его цель – запечатлеть уходящую культуру. Сергей Ястржембский взял на себя достаточно серьёзную миссию. Кроме того, я как человек для себя многое почерпнул – у меня начали меняться ценности. Я вижу, как живут другие люди, племена, знаю, что такое жить на трёх литрах воды в сутки, и это на всё: питьё, готовку, умывание. Как-то мы прилетели в Новую Гвинею, потом семь часов заходили на лодках. В Перу снимали неделю на высоте четыре тысячи метров над уровнем моря. И в таких сложных экспедициях, когда разреженный воздух, жара, не каждый выдерживает, у некоторых бывают срывы. А как-то мы снимали племя рауте, жили на высоте 2500 метров над уровнем моря, встали палаточным лагерем в трёх километрах от племени. Дважды в сутки ходили на съёмки – полпути идёшь в гору, полпути с горы, и всё это с оборудованием в руках, и так пять дней подряд. Поэтому командный дух и выносливость очень важны. Сергей Ястржембский собрал не только профессионалов, но и просто достойных, выносливых людей. И он сам всегда ездит с нами, мы всё делаем вместе – и едим из одного котелка, и спим на пальмовых листьях. Что мне нравится – в нашем проекте нет журналистики, нет погони за сенсациями, мы ведём себя максимально корректно. До этого тщательно изучается культура племени или народа, обстановка, ведутся переговоры, это целая выстроенная система, и съёмочной группе в этом случае везёт: приезжаем уже на всё готовое. 

– А как вас встречают?

«Я вижу, как живут другие люди, племена, знаю, что такое жить на трёх литрах воды в сутки, и это на всё: питьё, готовку, умывание»

– Хорошо. И кто для кого больше абориген, непонятно. У ментоваев (Индонезия, Ментовайские острова), например, нет ни летосчисления, ни времени, солнце встало – день, село – ночь. Они не знают, сколько им лет, и не хотят этого знать. И на примерах глобализации племён мы видим, как уходит самобытная культура. Это уже происходило во многих странах

– А у вас была история, когда вы где-то застряли без денег? Расскажите. 

– Деньги были с собой, просто ­аэропорт сгорел. 

– И часто после ваших съёмок горят аэропорты?

– Крайне редко. Мы тогда с младшей 12-летней дочерью поехали на сафари, снимали в Кении. Возвращаемся обратно, приезжает наш африканский друг и говорит: «Don`t worry. Relax». Так мы на четыре дня и застряли. Дни идут, авиакомпания, где мы покупали билеты, ничего не делает. Пришлось покупать билеты другого авиаперевозчика. Кстати, уже на второй день после пожара все службы аэропорта функционировали, самолёты прилетали и улетали, и это в Африке! 

– После таких поездок Европа кажется пресной?

– Нет, мне очень интересна Европа, я люблю Лондон, например. Точно так же давно и навсегда полюбил Индию, хотя это не Европа, но и не вполне Азия тоже. 

– Говорят, Индия прочищает мозг каким-то невероятным образом.

– Да, это есть. И по менталитету местные жители близки нам, там русских очень любят, им радуются. Я в Индии суммарно был два с половиной месяца в разных местах. Жил и в гостиницах, и в ашрамах, где собираются паломники со всего мира. Это такой же оптимальный вариант изучения йоги, как и погружение в среду для изучающих иностранный язык, это прикосновение к истокам. Йога мне тоже многое даёт – покой и равновесие прежде всего. 

– Дети, насколько я знаю, пошли по вашим стопам? 

– Почти. Старшая, Катарина, окончила международный факультет ИГУ, в Англию ездила на языковую практику, сейчас участвует в разных лондонских фотопроектах. Младшая учится в школе, танцует, рисует.

– Катарине сложно, наверное, в фотографии? Ведь папа – самый строгий критик?

– Да! Во время её первых опытов с фотоаппаратом я так и говорил: «Я тебя как дочь люблю, но требовать буду как с самого себя. Если твоими работами восхищаются твои подружки, это не значит, что это хорошо». Она не обижалась.

– А если младшая дочка как-нибудь подойдёт к вам с вопросом: «Папа, а в чём смысл жизни?», что вы ей ответите? 

– В движении. Это может быть движение мысли, движение пустоты, движение вокруг тебя. Но без движения жизни нет.