Сердце Русского Севера
Продолжение. Начало в № 2
Макарово-Балашово
На следующий день после презентации мы отправились в этнографическую экспедицию по селениям Киренского района. Выбор наш пал на село Макарово по очень простой причине. Именно туда ранним утром шла машина из районной администрации. Ну а административный ресурс всё-таки большое дело. Один звонок из районного отдела культуры и образования, и нас уже ждут в посёлковой администрации.
Дальше всё оказалось совсем просто. Не успели мы выпить по чашке чая, как в дверь ввалился громкоголосый человек в очках с толстыми линзами, за которыми лукаво поблёскивали весёлые карие глаза. Анатолий Тернёв, как звали человека в очках, встретил Галину Витальевну так, словно расстались они только вчера. Хотя на самом деле их знакомство состоялось лет десять назад, когда Афанасьева-Медведева была в экспедиции в этих местах. В то время ещё жива была мама Анатолия Поликарповича, Агния Григорьевна, удивительная рассказчица, от которой Галина Витальевна и записала множество сюжетов для своего словаря.
Как появилась в комнате Анна Гавриловна Стрекаловская, я даже заметить не успела. Худощавая невысокая женщина подхватила нас под руки и увлекла к себе «на постой», моментально превратившись в добрую волшебницу, которая единым мановением руки решила все наши бытовые проблемы, предоставив нам «и стол и дом».
Первым делом мы отправились в школу, где директорствует дочь нашей хозяйки Александра Ярыгина. Здание школы оказалось совсем новым, запущенным в эксплуатацию в позапрошлом году. Оно соответствует всем современным требованиям и ГОСТ. Одно только не учли проектировщики – сибирские морозы. Слишком тонкий брус зимой не держит тепло: дети мёрзнут, расходы на отопление увеличиваются. В этом году в Макаровской школе насчитывается 98 учеников. По сельским меркам это неплохо, потому что в соседних сёлах и вовсе учатся по 30–50 ребятишек. На учёбу в Макарово возят школьников из трёх соседних деревень – Усть-Киренги, Красноярова и Пашни, всего 14 ребят. Кормят школьников бесплатно, и это большая поддержка для многих семей.
А ведь были времена, когда в Макаровской школе училось полтысячи человек. В далёких 1970-х только в интернате жило сто детей из соседних деревушек. А потом жизнь как-то пошла на спад, словно покатилась деревня с горки вниз. Когда нынешний директор заканчивала школу, в ней было 200 учеников. Теперь вот перешагнули критический рубеж в сто школяров. Выпускники стараются уехать в город за образованием и уже не возвращаются. В прошлом году было четыре выпускника, все уехали и вряд ли вернутся.
Сегодня учитель на селе обеспеченный человек. С нынешнего года зарплата педагога в Макаровской школе составляет около 30 тысяч рублей на 18 часов нагрузки. А если постараться, можно зарабатывать до 45 тысяч. При том, что рабочих мест в деревне не хватает, это неплохой заработок. Да и сама школа в Макарове – основной культурный, социальный и образовательный центр. Здесь работают разные кружки и студии, есть библиотека и краеведческий музей, где собрано множество материалов. На большом столе посреди музейной комнаты лежат альбомы. В них списки и фотографии выпускников. У Макаровской школы большая история. В прошлом году она отметила свой 85-летний юбилей. В 1917 году здесь появился первый учитель со специальным образованием. А ещё раньше, в 1866 году, в Макарове была открыта церковно-приходская школа. Было в ней три преподавателя, которые вели свои уроки, последним приходил батюшка преподавать Закон Божий. В 1921 году эта школа сгорела, в 1929-м построили новую, от которой и ведёт свою «родословную» нынешний педагогический коллектив.
Лес для той школы заготавливали всем миром. В Макарове дети учились со всех окрестных деревень, и каждая должна была внести свою долю. А деревень было много. На Лене стояли: Тира, Улькан, Казимирово, Красноярово, Леоново, Потапово, Любавская, Карасово, Парфёново-Шестаково, Верхолукск, Панская, Чечеткино, Балашово, Скобельская, Олонцево, Пашня, Заборье, Кривая Лука, Почтовая, Волгино, Лаврушино, Лазарево, Федеряшино. А ещё деревни были по Киренге – Усть-Киренга, Станица, Мендеулево, Половинкна, Осипово, Гарь и Ляпуново. Все они потом входили в Макаровский совхоз. За последние 40 лет исчезло 25 деревень. Сегодня из них остались Кривая Лука, Заборье, Пашня, Балашово и Усть-Киренга, которая до сих пор живёт без электричества.
Для сравнения можно привести такие цифры: сто лет назад в приходе Макаровской церкви числилось 23033 человека со всех окрестных селений. Сегодня в Макарове насчитывается 350 дворов и 800 жителей. Официально во всём муниципалитете зарегистрировано 1030 человек, но живёт на самом деле меньше. Сюда входят пять деревень: Пашня, Балашово, Скобельская, Усть-Киренга и само Макарово. Еле теплится жизнь в Скобельской, где мыкают горе два старика. Недавно деревня сгорела, и осталось там всего два дома. В Красноярове и Улькане живут только летом. Вместо деревень теперь стоят зимовья. Летом пастухи пасут скот, зимой приходят охотники. А вот в Балашове, по словам Анатолия Тернёва, «нормально», потому что там осталось целых восемь жителей. Вскоре нам предстояло самим убедиться в том, что значит «нормально» по киренским меркам.
Постепенно, через знакомство со школой встаёт перед нами история всего посёлка. Макарово – селение старинное, в 2010 году отметило 365 лет. Основал его Никита Макаров в устье реки Макаровки. Потом случился страшный пожар, вся деревня поднялась и переехала на новое место, на крутой бережок Лены. В 1901 году посреди села на самом высоком месте поставили красивую белую церковь.
Сейчас от храма остались одни развалины. Говорят, внутри до сих пор сохранилась лепнина. Мальчишки, неспокойный народ, туда лазили и рассказывали потом, что дерево в стенах ещё совсем светлое, словно новое. В одном углу и сейчас видна полоса – отметина наводнения 1915 года, когда вода поднимала и уносила целые дома. Это был единственный раз, когда стихия добралась до нынешней улицы Чкалова, где стоит то, что осталось от храма.
В советское время в церкви устроили клуб. Рассказывают, что после этого стали по очереди загораться от молнии купола. Так все и сгорели один за другим. Потом в 1980 году выделили деньги и построили новый клуб, настоящий. Совсем недавно он тоже сгорел. Так что осталась деревня и без храма, и без клуба.
Одна история из сожжённого архива
Пообедав в Макаровской школе, мы отправляемся в Балашово, которое уютно расположилось на противоположном берегу. Дорога туда одна – на лодке. Когда по реке идёт шуга, сообщение между деревнями прекращается и некоторое время Балашово стоит отрезанным от большой земли. Но местные жители этого не боятся: им не привыкать. Живут там семь человек, в основном старики, которые ни за что не хотят перебираться на другой берег. Мы плывём с Анатолием Тернёвым и Анной Стрекаловой в гости к отцу мэра, Владимиру Монакову.
– Если бы не его дед, может быть, меня бы и на свете не было, – говорит Анатолий, ловко управляя веслом. – Он ведь моего прадеда от раскулачивания спас, а может, и вовсе от смерти. Это такая история, послушайте…
И он начинает рассказ, в который причудливо вплетаются судьбы людей, живших здесь ранее и живущих сейчас.
Балашово было единственной деревней в этих местах, где никого не раскулачили. Деревенька небольшая, всего на 20 дворов, в которых насчитывалось в те годы 140 жителей. Самым зажиточным мужиком на деревне был прадед Анатолия Тернёва – Иннокентий Алексеевич Тетерин. Имелся у него хороший дом, который и сегодня стоит над рекой, только совсем пустой. Вдвоём с братом Алексеем держал мельницу, имел пять дойных коров, да ещё четыре лошади, да молотилку ручную. Говорят, даже лён сеяли Тетерины, ткали льняную одежду, что в этих местах встречалось очень редко. Словом, по всем статьям под раскулачивание подходил Иннокентий Алексеевич. Но спас его прадед нынешнего макаровского мэра, Пётр Васильевич Монаков.
– Сам он родом с Якутска был и сюда приехал не от хорошей жизни, – рассказывает Анатолий Тернёв. – Нанялся в работники к моему прадеду, стал у него жить. Когда «тройка» приехала, устроили собрание и стали решать, кого раскулачивать. Все испугались, сидят и молчат. Один Пётр не побоялся, заступился за деда: «За что их раскулачивать, за то, что они работают с утра до ночи?» Красные комиссары удивились, что работник за хозяина заступается. А Пётр говорит: «Я в работниках у них никогда не был, они меня в свою семью взяли. Я вместе с ними за столом сидел, вместе с ними спал и вместе работал». Тут уж вся деревня его поддержала. Я думаю, это оттого, что прадед настоящий человек был, обо всех думал. Рыбу добудет – обязательно позовёт вдову, которой всех тяжелее, даст ей. Хлеба взаймы, соли – никогда не откажет. У меня и мама такая была, всем делилась. А прабабушка у нас как царица по деревне с посохом ходила. Старенькая уже была, но за внуками приглядывала. Пойдёт на речку и давай своим посохом ребятню из реки гнать, если долго купаются. Не смотрела, где свои внуки, где соседские. Для неё чужих не было.
Пётр Васильевич Монаков прожил потом долгую жизнь. Родившись в 1905 году, во время Великой Отечественной дошёл до Кёнигсберга, вернулся живой и здоровый. Долгие годы потом работал в колхозе, и Анатолию Тернёву довелось проводить его в последний путь.
– Историю о том, как пытались раскулачить прадеда, я узнал случайно, – рассказывает Анатолий Поликарпович. – Был у меня дядя, его тоже Иннокентием звали, как деда. После войны он работал учителем, а потом пошёл по партийной линии и дорос до секретаря райкома партии. В 1960-м началось у нас укрупнение, и его прислали на родину, поднимать сельское хозяйство. Почему-то ему дали приказ уничтожать архивы. Разбирая старые бумаги, дядя Иннокентий нашёл протокол собрания по раскулачиванию своего собственного деда. Вот он и рассказал мне эту историю…
Сам Анатолий Тернёв страстно мечтал стать учёным-охотоведом. После школы отправился поступать в ИСХИ и уже почти поступил, но парня подвели глаза. В приёмной комиссии сказали: «При вашем зрении минус 12 можно пойти в экономисты, зоотехники, агрономы, но в охотоведы – нельзя». Однако юность не терпит компромиссов. Анатолий решил, что лучше вернуться домой без высшего образования, чем учиться на какого-то бухгалтера. В деревне устроился работать на кочегарку, а спустя три года встретил свою будущую жену Дину, с которой и прожил счастливо всю жизнь.
«Гераська Андреев, сын Балаша»
Между тем наша лодка причалила к противоположному берегу. Над рекой рядком выстроились деревянные домики, словно забежали когда-то на высокий берег и замерли там, залюбовавшись синей рекой, спокойно несущей свои воды к далёкому белому морю. В начале единственной улицы несколько лет назад Анатолий Тернёв с односельчанами поставил памятный столб с приколоченной к нему жестяной табличкой. В двух десятках строчек, наполовину съеденных временем и ржавчиной, уместилась нехитрая история деревни. Там повествуется о том, что основал её «Гераська Андреев, сын Балаша» в 1699 году. В 1723-м было здесь три двора, в 1930-м – основан колхоз «Пахарь», репрессировано два человека. А дальше, как известно, была война. Из Балашова призвано 38 мужиков, 11 из них погибло. В 1960 году здесь проживало 120 человек, в 1980-м – 52, в 2009-м осталось 9. Вроде и войны не было, а история деревни, похоже, заканчивается. А впрочем, не будем торопить события – в деревне ещё живут семь человек.
Одна из этой великолепной семёрки – Раиса Варфоломеевна Полугромова, 1930 года рождения. Мы не могли обойти стороной опрятный домик и зашли в гости. Дети у неё живут на другом берегу, но мама к ним перебираться не хочет. Здесь она родилась, здесь и прожила всю свою жизнь. Сейчас вторая, родительская половина дома стоит заколоченная. Но Раиса Варфоломеевна помнит там каждую трещинку в стене, каждую половицу и огромную русскую печь, в которой за раз можно было испечь девять булок хлеба.
– Утром проснёшься, а мама уже печку натопила и пирогов напекла, – вспоминает Раиса Варфоломеевна. – И слышно сквозь сон, как она звякает посудой на кухне, и плывёт по дому сладкий хлебный дух.
Из этого дома в юности Раечка бегала на вечорки. А как иначе. Одевать совсем нечего было, просто беда. В 1950 году вернулся из армии брат и принёс с собой полотно, которое ему на портянки выдали. Полотно оказалось крепкое, хорошее. Раиса с мамой покрасили его лиственничной корой в тёмно-коричневый цвет и сшили юбку-шестиклинку.
– У подруги Гути была блузка-обманка, – вспоминает Раиса Варфоломеевна. – Спина у неё совсем прорвалась, а перед и воротник остался. Одену я юбку-шестиклинку, на ноги кожаные чирки с резиновыми галошами, воротник от блузки поверх вязаной кофты расправлю и иду на танцы, словно королева. Гармошка у нас всегда была. Гармонисту потом куль продуктов насобирают за игру, хорошо зарабатывал. Вечёрки по очереди в каждой деревне проходили. Раньше-то всей деревней гуляли. А то соберёмся и деревня к деревне в гости поедем. Ночевали у родни, родня-то кругом была.
Потом Раиса Варфоломеевна вышла замуж, родила четверых детей. Детсада в Балашове отродясь не было, с внуками по традиции сидели бабушки. Теперь уж Раиса Варфоломеевна и сама бабушка и у неё восемь внуков и восемь правнуков. А как свои дети выросли, она и не заметила. Некогда было заниматься воспитанием, от зари до зари работала. Как убежит утром на скотный двор, так до самого вечера и крутится. Ещё и своё хозяйство, огород, семья, ребятишки. При этом всю жизнь успевала рыбу добывать. Совсем недавно перестала крючки да перемёты ставить. Муж на берегу стоит, посматривает, как она пешнёй лёд долбит, а потом ещё и поругает: «Что так долго ходишь?» Правда, сам-то помочь уже не мог, болел.
В 1946 году напротив деревни юро стояло, рыба стеной шла, и Раиса Варфоломеевна по ведру вытаскивала каждое утро. Впрочем, не только она одна. В тот год и план перевыполнили, и народу на трудодни много рыбы раздали. В Макарове был свой рыбзавод, и деревне спускали план на пушнину и на рыбу, нужно было его выполнять.
– Прежде чем скатиться в зимовальные ямы, мелкая рыбёшка начинает юриться – в кучу собираться. В это время приходит хищная рыба – таймень и щука. Поздней осенью в тихую погоду на реке появляется рябь – это рыба плещется, юрится. Невод был из холщовой нитки, деревянные поплавки, вместо кибаса – камень, зашитый в бересту. Сейчас кому расскажи, засмеют, пожалуй. Скажут: «Ну какая рыба в такой невод полезет?» А у нас лезла. Надо только юро подкараулить, тихо-о-онько подплыть и быстро его неводом со всех сторон обхватить. До берега юро не дотаскивали, силы не хватало вытащить. Прямо из воды черпали рыбу, сколько успевали. Но бывало, и мимо кинут невод, тогда уйдёт юро.
Удивительным выдался первый послевоенный год. Много было в природе аномалий, и все оборачивались к пользе человека. Например, в ту осень шли огромные гусиные стаи. Погода сыграла с птицами шутку: на севере ударили холода, выпал снег, а здесь, на Киренге, было ещё тепло, и гуси остановились переждать непогоду. Кто не успел соскирдовать пшеницу, у тех хлеб со снопов объедали. Табуны гусей гоняли на лошадях. Один охотник 85 штук подстрелил. Даже мальчишки бегали за одуревшими гусями, случалось, и добывали. После войны у народа оружия много было, а вот провианта никакого. В 1960-х годах пацаны бурундуков рогаткой сбивали, сдавали их и деньги получали. Копейки, конечно, но пряников можно было купить. Сдавали и шкурки водяных крыс. Старший брат Анатолия Тернёва в свои 17 лет занял второе место в Иркутской области по количеству сданных шкурок и в награду получил ружьё. Так воспитывали настоящих мужчин на Русском Севере.
– Мы с братом Генкой в одной комнате жили, и ковров по стенам у нас не было, – вспоминает Анатолий Поликарпович. – Зато у брата на стене над кроватью висело ружьё, и у меня – ружьё. Это было главное украшение комнаты, предмет гордости. Девчонки с педучилища приехали к нам в колхоз картошку копать, мы их в гости пригласили. Они ружья увидели, чуть в обморок не упали. Говорят: «Ой, как у вас интересно, как красиво». Городские ведь, им в диковинку. Если тебе в 14-15 лет отец самостоятельно разрешил идти на охоту и ружьё дал, ты себя мужиком чувствуешь, сто раз доверие оправдаешь. Тебе уже стыдно что-то не так совершить. А сейчас и в деревне всё спрятано под семью замками, выйти с ружьём боишься. Не жизнь, а недоразумение.
– Хоть и дети были, а работали без выходных, – подхватывает тему Владимир Петрович Монаков, который присоединился к нам во время беседы. – Как можешь сидеть на лошади, так посадят тебя сено возить или навоз. Мне было 15 лет, когда я работал старшим пастухом на Киренге. Отвечал за 180 голов крупного рогатого скота да 50 лошадей и ещё молодняк. А помощник мой был младше меня на два года. Моих внуков отправь-ка вот так на всё лето в лес – они, пожалуй, сами с голоду пропадут и стадо потеряют. В советское время ребятишкам прививалась любовь к труду. В школе были трактора, автомобили, прицепной инвентарь, картофельный и зерновой комбайны. Только представьте себе, что значит для мальчишки-старшеклассника за комбайном самому поработать! Пшеница стоит чистая, отборная, и он молотит её – ведь дух захватывает. Совхоз заключал со школьной бригадой договор и потом платил мальчишкам зарплаты и даже премии, если они несколько сезонов ударно трудились. Однажды на торжественной линейке директор совхоза лично выкатил мотоцикл и передал «Алексею Сафонову за добросовестный труд». А сегодня парням полы мыть в школе и то нельзя. Тунеядцев растим, вот что. Ребятишки в этом не виноваты, это наша вина, напринимали таких законов. Закончат они школу и болтаются всё лето. День спят, а ночью идут искать приключений – то стёкла побьют, то подерутся. Уже и родители хозяйство держат всё меньше, некоторые вообще не держат. Нечем заняться молодёжи. Вроде бы все понимают и все говорят об этом, почему же делается всё наоборот?
