Исправьте ошибку на карте, пожалуйста!         

«Все в военной форме», – отметил Семён Николаевич про себя и вопросительно посмотрел на Овчинникова.

– Топографы. Который уж день отчёты по музейным экспедициям слушают, а после заворачивают сюда, – охотно пояснил тот. – И очень хорошо: на редкость благодарная публика.

Действительно, офицеры слушали с неподдельным интересом и шумно благодарили.

«Ещё бы им не чувствовать благодарности, когда четверо обыкновенных гражданских, да ещё и дама в придачу, облазили весь Хамар-Дабан и исправили им ошибки на картах», – усмехался язвительный хроникёр «Сибири».

Изначально экспедицию обосновывали насущной необходимостью проверить распространявшиеся слухи о якобы обнаруженных здесь радиоактивных минералах. Но, конечно, учёные смотрели шире, тем более что Южное Прибайкалье было мало исследовано. Отправляясь в дальние экспедиции, его по какой-то дурной традиции всё оставляли на потом, и даже Северное Прибайкалье оказалось куда больше и лучше описанным. Вот почему отчёт о первой хамар-дабанской экспедиции, организованной ВСОРГО в прошлом, 1913-м, году, вызвал такое оживление среди топографов Иркутского военного округа. К тому же начальник экспедиции Детищев слыл педантом, что также немаловажно. 

– Да,  Детищев основателен и в хорошем смысле не без занудства, – соглашался Овчинников. – Но кабы вы могли послушать господина Мигуцкого… Вот уж дока так дока!

– Отчего бы и не послушать? – деловито осведомился  моложавый полковник.

– Решительно невозможно: Мигуцкий ведь политссыльный и дальше Киренского уезда выдвинуться он не может. Собственно, по этой причине и сорвалась его прошлогодняя экспедиция на Среднюю Тунгуску. Хотя о ней и хлопотала сама  Академия наук, и Петербургский зоологический музей настоятельно просил киренского исправника сделать для Мигуцкого исключение – как для замечательного энтомолога и орнитолога. Но, видно, эти слова и перепугали тамошнего властителя, потому что он немедленно распорядился Мигуцкого арестовать. 

– Энтузиасты у нас всегда и во всём виноваты, – сочувственно заметил полковник. 

– Да Мигуцкий ведь совсем не в обиде: он извлёк пользу и из этой временной изоляции – разработал следующую экспедицию, в бассейн Киренги. И смею вас уверить:  это будет серьёзное исследование, не зря же ведь нашего Мигуцкого так почитают в Санкт-Петербурге.

– Вы главного не сказали: как добывает он деньги на свои экспедиции?

– Да как-то всё само собой получается. Иркутский отдел Общества изучения Сибири немного помогает с инструментами да Академия наук присылает немного – оно и обходится. Участники экспедиции ведь не требуют для себя никакого материального вознаграждения, да и рабочих не нанимают – делают всё исключительно сами. Это у вас, казённых людей, сначала квартирные да прогонные, а потом уже дело. А у них исключительно наоборот! Одно слово – ссылка!

– Я правильно понял, что в составе экспедиции только ссыльные?

– Именно так! И все очень образованные и деятельные господа. Даю гарантию: в одно лето наработают столько, что нам и за год не переварить…

– Боюсь, что у нас и не будет такой возможности, – отозвался дотоле молчавший исследователь Макушек-Боржимский. –  Всё сейчас начинает какое-то хаотическое движение – верный признак близкой войны. – И прибавил, не дав никому опомниться: – Господа! Готов сделать для вас доклад об ошибках на картах южной пограничной полосы азиатской России. Может быть, с точки зрения государственной обороны топографическая неразбериха и полезна (иностранцы по нашим картам ничего не найдут), но только ведь каждая палка о двух концах. В этом мы могли уже убедиться во время последней войны с Японией. Желательна скорейшая проверка карт, и я хотел бы вам оказаться полезным. 

«Он пугает, а нам не страшно»!

Макушек-Боржимский был, конечно же, блестящим лектором, но, кажется, именно это и сослужило плохую службу: ирония, часто переходящая в сарказм, была воспринята как «признак высокомерия, вероятно, природного и непростительных для офицера упаднических настроений». Хроникёр «Сибири» и тот, глядя на Боржимского, раздражался: «И откуда у него эта странная убеждённость в неизбежности скорой войны, да ещё и с непременным участием России»? В редакции «Сибири» вообще не жаловали господ, говоривших, писавших о якобы надвигающейся  катастрофе. И столичные корреспонденты газеты постоянно разоблачали таких паникёров. Особенно доставалось партии октябристов и лично господину Гучкову, возвещавшему с разных трибун: «Недовольство масс растёт, извне сгущаются тучи, внутреннее и внешнее осложнения неотвратимы. Катастрофу могут предотвратить широкие реформы в духе 17 октября». 

«Он пугает, а нам не страшно!» – с вызовом бросала «Сибирь».

Что до господ офицеров, то, сидя апрельскими вечерами в музейной обсерватории, они рассуждали о том, что если кто и близок к военному столкновению, так это Франция и  Германия.

– Обратите внимание, что в обеих странах  появилась уже целая литература о финансовой составляющей военных действий, – начинал моложавый полковник. – Некоторые авторы даже предлагают создать наряду с военным штабом и штаб финансовый. Один из исследователей, немецкий профессор Риссерт, обращает внимание на объём наличных денег, которые потребуются в первые дни войны. При этом он учитывает и миллионы марок, которые население снимет со своих  счетов – просто из опасения пропажи денег. В сберегательных кассах Германии сейчас хранится около 20 миллиардов марок,  и ежегодные вливания туда составляют около 1 миллиарда.  

– А какой прирост в сберегательных кассах России?

– Не о России в данном случае речь, хотя, извольте, отвечу. Прирост в наших банках  составляет лишь 60–100 миллионов рублей в год. Разница, конечно, громадная, и объясняется она не только отсталостью России, но и недоверием нашего населения к своей власти. Значительная часть вкладов  в русские коммерческие банки – иностранного происхождения, в то время как в Германии преобладают внутренние эмиссии, выпуск собственных ценных бумаг. О чём говорит нам всё это? О том, что значительная часть богатств Германии имеет в своей основе кредитные отношения между разными слоями одного и того же немецкого населения, – этим оно и сильно. У нас же, как и сто лет назад, господствует психология общины. Вы посмотрите: даже и  пострадавшим на войне солдатам и их семьям  у нас помогает не государство, а общество. Конечно, трудно не впасть в умиление, прочтя в газетах, что господин такой-то передал приюту имени генерала Кондратенко несколько фунтов орехов, а госпожа такая-то – столько-то фунтов  колбасы или чаю. Отнимите наши благотворительные вечера – и в солдатском приюте все просто вымрут от голода. Но где же в этом случае наше государство в лице военного ведомства?

Признан «призванным по ошибке»

Такие мысли у полковника появились под впечатлением от затянувшейся тяжбы города с военным министром. Ещё в 1906 году местное самоуправление выделило учас-ток земли за Иркутным мостом под постройку 22 военных госпиталей. Плата была назначена вполне божеская – по 10 коп. в год за каждую квадратную сажень. Вместо госпиталей военное ведомство построило казармы для расквартирования войск, так что на этом месте сформировался уже целый военный городок. В 1910 году вышел высочайший указ об отчуждении у города этого участка земли, при этом за пять лет аренды не было перечислено ни копейки из тех 92 тыс. руб., которые задолжало военное ведомство. Городское общественное управление вынуждено теперь взыскивать этот долг судебным порядком. Кроме того, Петербург ни словом не говорит о денежном возмещении за отчуждённую землю. А 80 десятин из расчёта 2 руб. за сажень должны были принести городу свыше 370 тыс. руб. Недавно вышел новый указ правительствующему сенату об очередном отчуждении городского участка для надобностей военного ведомства, и опять-таки в нём и слова нет ни о каких компенсациях.

Остаётся удивляться, что в общественном управлении ещё находятся взвешенные господа, способные находить хоть какую-то пользу от расквартированных в городе войск. К примеру, член управы Лютоев проанализировал самую доходную из бюджетных статей – ассенизационную – и усмотрел «громадную военную составляющую»

– Да, да, господа: выборка за последние десять лет показывает: основную часть этих денег составляет плата за обслуживание казарм. Вот и говорите после этого, что военные одолели!

Управские посмеялись, конечно, но полковник, бывший в это время в присутствии, густо покраснел. Кстати, визит его  связан был с работой комиссии, решавшей судьбу старого иркутского арсенала. Несмотря на  ветхость, его постоянно сдавали в аренду, то есть использовали как склад. В начале мая полковника пригласили на осмотр как эксперта, и он поразился легкомыслию местного самоуправления: у старинного здания были такие трещины, что оно могло рухнуть в любую минуту. Но в то же самое время он был и уязвлён:

– О ремонте тут не может быть речи, я согласен. Но в протоколе осмот-ра есть очень прискорбное заключение о, якобы, бесцельности арсенала. Это оскорбительно, господа! Подобные сооружения всегда создавались с определённой целью. И даже теперь, после разборки, наш арсенал ещё послужит всем: его можно продать как строительный материал  и пополнить таким образом городскую казну. 

Никто полковнику не возражал. Но настоящий вкус победы он ощутил на другое утро, когда поступил очень важный конверт из Петербурга. Он поставил точку в одной истории, начавшейся ещё в 1904 году, когда Мин Литвинов, уроженец Витебской губернии, попросился добровольцем на фронт. Тогда ему отказали по неясной причине, а шесть лет спустя, в 1910-м, старое заявление выплыло из канцелярских бумаг и ему дали ход, направив Литвинова для службы в Иркутск. При этом никто и не задумался, что ситуация сильно изменилась: война кончилась, а доброволец женат и имеет на иждивении супругу с четырьмя маленькими детьми. Узнав об этом, сердобольный полковник немедля вступил в переписку с родным ведомством. И вот ведь: четырёх лет не прошло, а Литвинов уже признан «призванным по ошибке». 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского.