Дмитрий Матвеевич без запинки и на удивление точно называет имена, фамилии и даты, связанные со строительством Богучанской ГЭС. Разгадка кроется в общей тетради в зелёной обложке, где зафиксирована выработка бригады, в которой он трудился. Рядом лежит бумажный пакет с чёрно-белыми снимками, запечатлевшими ту безвозвратно ушедшую эпоху романтических всесоюзных строек, – среди строителей Богучанской ГЭС было немало фотолюбителей. У самого Сарикияна с тех времён остались «Зенит – TTL» и набор объективов, которые сейчас, в эру цифровой фотографии, хранятся в шкафу. На полках в соседней комнате стоят масштабные модели бронетехники – ещё одно увлечение нашего собеседника, в семидесятые служившего танкистом в Польше. Пока мы разговариваем, у наших ног вьются пудель и той-терьер, заигрывающие с гостями. «Вот ещё одно моё хобби, – замечает Дмитрий Матвеевич, беря одну из собачек на руки. – Чем больше я с ними вожусь, тем меньше уважаю людей». Наблюдая за этим, мы, ограниченные форматом интервью, вынуждены уводить разговор в сторону Богучанской ГЭС и судьбы нашего визави, которая непосредственно связана с ней. 

– Каким образом вы оказались в Кодинске? 

– Сюда конкретно я не ехал, а изначально направлялся в Усть-Илимск. Я тогда жил на Украине, а соседка моей жены и близкая подруга моей тёщи как раз оттуда родом. И как-то она приехала и рассказывает: «Там такие стройки, молодёжь там работает, квартиры получает, а вы тут сидите». И я, как сейчас помню, 9 сентября 1981 года подал заявление об уходе с шахты, а 16 числа уже выехал в Усть-Илимск. Я написал три заявления о приёме на работу: на ГЭС, в лесопромышленный комплекс и на завод по переработке молока. Приехал, поселился в гостинице «Тайга» и там познакомился с ребятами, которые гнали на капремонт в Братск «КРАЗы». Прямой трассы от Кодинска тогда ещё не было, как и самого города, поэтому машины сначала доставляли паромом в Усть-Илимск. Они мне рассказали о том, что новая станция строится с нуля, и, поскольку Усть-Илимская ГЭС уже была готова, я решил отправиться на Кодинскую заимку. 

– Что вами двигало, когда вы решили сорваться в Сибирь?

– Понимаете, наше поколение было воспитано по-другому, в школе прививали определённый патриотизм и веру в идеалы. И слова нашей соседки меня очень воодушевили. Сейчас, спустя годы, я могу сказать, что и сам удивлён своему поступку: я считаю себя человеком оседлым, которому сложно вот так взять и сорваться с места. Родители в тот момент тоже удивлялись: они полагали, что во мне первоначальный порыв перекипит и я дома останусь. Но судьба распорядилась иначе: взял и в один момент уехал. Честно говоря, когда я прибыл на место, был поражён: по телевизору показывают местные красоты, я уже предвкушал, как буду на Ангаре рыбачить, а тут грязища такая, что надо в сапогах ходить – не в обычных сапожках, а в самых настоящих броднях. И поселили нас сначала в «кошкином доме» – общежитии, о котором лучше не говорить. Но назад возвращаться стыдно было: представляете, как бы у меня язвительно спросили: «Ну что, съездил?» А потом, когда лёд встал, пригласили на рыбалку, которая получилась просто чудной. И я начал хорошее замечать. 

– Наверняка в начале строительства станции здесь было что-то вроде «палаточного Братска». Трудно было в подобных условиях обустраиваться на новом месте?

– Конечно. Города ещё не было: три общежития, девятиэтажка и фундаменты, в том числе и под тот дом, где я живу сейчас. Когда приехал, нужно было прописаться: без этого на работу не берут. Тогда, если ты летом прописывался в общежитии, зимой тебя никто из него не гнал, и многие так устраивались, чтобы зиму пересидеть. А мы с дядей моей жены приехали в октябре, деваться уже некуда. И благодаря Василию Николаевичу Христеву, который тогда был начальником первого строительно-монтажного участка, мы устроились. Дело было так: в первые дни после приезда мы пошли в баню, выходим, а напротив здание СМУ-1. Был уже конец рабочего дня, но секретарь сказала, что спросит у Василия Николаевича, сможет ли он нас принять. Пришли к нему, он взял наши документы, увидел специальность «электрик» и предложил нам ехать на 210-й километр, во временный посёлок для тех, кто строил дорогу на Братск: там как раз нужно было бойлеры к сети подключить. И дал нам гарантию, что, пока мы там будем работать, он решит вопрос с жильём. И точно: возвращаемся через месяц, а нам комнаты в общежитии дали. Потом уже где-то в конце октября – начале ноября 1982 года я вселился в комнату в квартире, где мы сейчас находимся. Вот так жизнь здесь и пошла. Город тоже потихоньку строился. Причём специально просеки под улицы не расчищали: захотели построить дом – срубили лес, фундамент поставили. А кругом тайга стоит. И каждому сданному дому мы радовались. 

– Укладку первого кубометра бетона в тело плотины помните? 

В коллекции нашего собеседника немало старых снимков, запечатлевших эпоху всесоюзных строек

– Как же не помнить. Правда, больше запомнилась не сама укладка, а подготовка к ней, потому что давалась она очень тяжело. Когда я приехал, как раз готов был котлован, и мы за зиму старались как можно выше поднять плотину: боялись, как бы её весной льдом не срезало. Всю зиму подсыпка велась, откачивали воду, готовили основание. Сперва начальником участка был Виктор Андреевич Ткачёв, но где-то после Нового года пришёл Николай Сергеевич Страхов, и благодаря ему началась активная работа: надо было успеть всё сделать в очень сжатые сроки, ведь в те времена любые масштабные события приурочивали к государственным праздникам. Мы и воду откачивали, и лёд разбивали, но маленькие насосы, которые стояли на нашем участке, не справлялись, так что мы в котлован не могли зайти: только начинаешь забираться, а вода прибывает. Мы даже буровую установку и экскаватор там топили. Но, что самое удивительное, уложились. И ощущение в тот день, 17 апреля, когда уложили первый куб бетона, было такое: наконец-то сделали. Тогда я ещё не осознавал масштаб события, казалось, что это обычный день, но на то, чтобы к нему подойти, понадобилось столько труда… 

– Монету в бетон бросали?

– А как же! Вы знаете, сколько там денег было? Это ж просто с ума сойти! Я в блоке находился вместе с Колей Кучеруком и Мишей Хомяковым, а наверху на приёмке стояли Петя Чуркин, Володя Подосёнов и Ваня Гальмаков. И мы внизу только и слышали, как монеты об арматуру звенели: «Динь-дилинь, динь-дилинь». Многие бросали юбилейные рубли. Для того чтобы подойти к бетонному блоку могли все желающие, мы сделали капитальные леса, взгляните на фотографию – вы таких нигде не увидите. Когда мы их возводили, наш бригадир Женя Шаповалов, который приехал с Чиркейской ГЭС, сказал: «Ребята, делайте так, чтобы они обязательно выдержали. Потому что, не дай бог, что-то случится». И 17 апреля люди заходили на них в два приёма. Перед тем как подвести бадью и залить бетон, с каждой стороны поставили по два человека, чтобы они не пускали никого лишнего. А когда само мероприятие закончилось, разрешили всем ходить. И ещё одно запомнилось. Когда высыпали бетон и проработали первый слой, дядя Ваня – главный инженер стройки Иван Алексеевич Кованов – снял часы и бросил их в блок, а они циферблатом вниз упали. И тут корреспондент с телевидения, хрупкая женщина с огромной камерой, попросила: «Ребята, переверните циферблатом вверх». Не знаю, можно ли на них время было увидеть, наверное, с трёх метров камера бы взяла. Но часы-то в бетоне, так что кто-то их вытер о штаны и положил так, как надо. Потом принесли металлическую плиту, которую собирались прикрепить к первому кубу. Их было три: две из нержавейки, а одна из латуни или бронзы с глубокой гравировкой – сантиметров 60 на 80, толщиной минимум 16 миллиметров. Её вниз на арматуру опустили, бетон залили, но ещё было видно. И вот, когда мероприятие закончилось, подходит к нам Николай Сергеевич [Страхов], а мы предлагаем: «Давайте заменим. Туда положим плиту из нержавейки, а эту прилепим на первый куб – вообще красота будет». Он поначалу соглашался, но потом, подумав, говорит: «Нет, пускай уж как есть, так и будет». И как бы жалко ни было – плита была такой красоты, что не передать словами, – но пришлось её забетонировать. На том укладка первого куба и закончилась.

– Потом, когда сроки строительства начали затягиваться, не было ли у вас предчувствия, что Богучанскую ГЭС могут заморозить?

– Мы подобной перспективы даже не представляли. Я работал с людьми, которые стали для меня самыми настоящими примерами: это звеньевой Юрий Лукич Макаров и бригадир Сергей Степанович Евсюков. Они уже в возрасте были: Лукич родился то ли в 1940-м, то ли в 1941 году, а Сергей Степанович – в 1944-м. И они мне говорили: «Ты ещё одну построишь, а для нас эта – последняя». Это люди, один из которых прошёл Братскую и Усть-Илимскую ГЭС, а второй – Вилюйскую! Знали бы они, что в моём случае она станет первой и последней. Я вовсе не был готов к тому, что стройку остановят. В 1989 году я уехал в Монголию строить ТЭЦ в Эрдэнэте, и ощущения, что что-то идёт не так, не было. И когда я приехал в 1992 году, новость просто ошеломила: здесь-то люди к этому постепенно готовились, а меня словно кувалдой по голове ударили. Но чему удивляться, когда такое государство развалили, а тут – всего лишь одна ГЭС. У нас ещё была надежда, ведь тогда говорили, что законсервировать станцию дороже, чем её достроить. Но постепенно она угасла, и народ начал из города уезжать. Тут надо отдать должное кодинцам: многие, конечно, уехали, но остались те, кто ждал. Ощущение было такое: жизнь прожили, увидеть бы результат. И надежда появилась, когда начали строить Бурейскую ГЭС, также бывшую на консервации. Многие из наших ребят уезжали на неё в командировки, пошли разговоры: «Вот её достроят и нами, наверное, займутся».

– А вы уехать из Кодинска не подумывали?

Молодого Дмитрия Сарикияна привела на Богучанскую ГЭС череда случайных встреч

– Нет, хотя мне предлагали. Я ведь в Монголии участвовал не только в строительстве ТЭЦ, за которую отвечало ВПО «Зарубежстрой», но и работал на Эрдэнэтском ГОКе, то есть на объекте «Медьмолибденстроя». И когда я приехал в начале 1992 года в Москву, документы повисли между двумя организациями: я в одну приеду –  меня, как в пинг-понге, отправляют в другую. В итоге мне предложили подождать и вернуться через какое-то время, так что я отправился на Украину. Дело как раз после Нового года было, выступления Кравчука насчёт распада СССР по телевизору передавали (знаете, я его и других ребят из этой команды преступниками считаю), и, когда я ездил к отцу на работу, слышал, как кто-то за спиной отчётливо произнёс: «Ну всё, помрёт Россия без нас». Так что от мысли остаться на Украине я отказался. Родители мне предлагали вернуться, говорили, мол, бросайте север и домой езжайте, но куда ехать, когда мы уже корни пустили. Ладно бы лет шесть всего в Кодинске прожили. Но мы-то ехали с расчётом ГЭС построить. Кто ж знал, что столько времени на это уйдёт. Можно смело лет двенадцать вычеркнуть, словно никого на стройплощадке не было. Потом, когда в двухтысячные годы появились новые хозяева и пошли деньги на строительство, мы опасались, что один раз заплатят, а потом всё закончится. Но нет, работать начали, восстановили разграбленную стройплощадку (хотя нам говорят, что мы других не видели – там словно Мамай прошёл) и в конце концов достроили ГЭС. 

– Вы проходили какой-то отбор перед тем, как нажать кнопку запуска первых гидроагрегатов станции? 

– Нет, всё неожиданно произошло. Сначала говорили, что запускать генераторы будут в двадцатых числах октября. А потом вдруг раздался звонок, что это произойдёт 15-го. И ещё более неожиданно для нажатия на кнопку выбрали меня, хотя запросто могли других выбрать. Пригласили на станцию, отрепетировали запуск: определили, по каким маршрутам идти, куда и в какой момент повернуться, где нам с Романом встать возле самого агрегата, чтобы было видно, как вертушка раскручивается. Я-то думал, что по телевизору показывают, как непосредственно события происходят. А тут за два дня репетиций так устал. Да ещё и в день запуска приехал на ГЭС где-то в три часа дня, а запустили её в девятом часу вечера. 

– Что испытывали в тот момент? 

– Волнение непередаваемое. Вроде уже не молодой, не пацан, а состоявшийся мужчина 57 лет от роду, но до пота прошибло. Волновался серьёзно, ведь не каждый день такое бывает. 

Фото из архива Дмитрия Сарикияна