– Насколько итоги реформирования совпали с ожиданиями государства, компаний и потребителей? 

– Думаю, пока все стороны процесса имеют несбывшиеся планы. Например, государство рассчитывало, что инвесторы полностью возьмут на себя заботы о модернизации энергетического хозяйства. Но так происходит далеко не всегда, несмотря на то что многим компаниям были предоставлены гарантии возврата инвестиций в виде договоров о предоставлении мощности (ДПМ). В этом смысле получилось не всё так, как задумывалось. Частные инвесторы, к сожалению, далеко не всегда выполняют условия, которые были заданы при расформировании РАО «ЕЭС России» и продаже пакетов акций компаний. В основном это касается генерирующих компаний, где контрольные пакеты принадлежат российским бизнесменам. В организациях с иностранным участием обязательства выполняются более тщательно, а если и происходят задержки или переносы, то по объективным причинам. 

Безусловно, ожидания самих энергокомпаний тоже не совсем оправдались, в частности, они не предполагали, что государство начнёт вмешиваться в рынок и пытаться регулировать цены. Полагаю, потребители тоже остались не совсем довольны: они почему-то рассчитывали на снижение цены электроэнергии, хотя изначально говорилось лишь о сдерживании темпов роста цен и появлении конкуренции. В общем, у всех «углов» этого «треугольника» ожидания сбылись не в полной мере.

– Вслед за критикой реформы могут быть внесены корректировки в действующие правила? 

– После реформирования нужно оглянуться назад и посмотреть на его плюсы и минусы. Неудачные решения – поменять, хорошие – оставить. Но у нас уже есть одна «точка невозврата», которая изменила представление об энергетической отрасли. Это либерализация рынка. Раньше государство забирало все доходы в один карман и имело право назначать тарифы, скажем, шесть копеек в Магадане, две – в Иркутске, четыре – в Москве, финансировало строительство новых объектов. Но когда мы перешли на новые экономические отношения и предложили энергетике продавать свой товар и определять цену в зависимости от соотношения спроса и предложения, всё поменялось. С 2011 года вся электроэнергия и мощность продаётся и покупается на конкурентном рынке. 

– И цены продолжили расти.

– Да, поскольку дорожает само топливо. К примеру, цена газа повысилась гораздо выше инфляции, а на него приходится около 60% российской тепловой генерации. Уголь тоже продолжает дорожать быстрее инфляции – на 15–25%. Поэтому представить, что при нынешних инфляции и росте цен на топливо не будут повышаться цены на энергию, невозможно. 

– Тем не менее президент РФ поручил разработать меры по сдерживанию роста цен. 

– Министерство экономического развития определило, что рост в среднем по стране должен быть не выше 15%. Однако генерация, транспорт и сбыт – все участники отрасли решили заработать по максимуму. Особенно это касается сетевиков: они не всегда объективно двигали цену вверх. В отдельных регионах работают до двухсот региональных распределительных сетевых компаний, каждая из которых пытается получить достаточно серьёзный тариф, чтобы покрыть свои затраты и, откликаясь на требования властей, строить новые сети, модернизировать старые. Как раз этот сектор вызвал существенный всплеск цен, повлёкший недовольство президента и требование о консолидации компаний. Были даны поручения немедленно разобраться и вернуть стоимость для потребителя в те самые прогнозные 15%, что сейчас и делается. Сдерживать цены пытаются за счёт тарифа на передачу электроэнегии, который полностью регулируется государством. В частности, решено поубавить инвестиционные аппетиты всех сетевиков, Росатома, «РусГидро». Уже произведены изменения, которые к 1 июля, надеюсь, вернут всё энергетическое хозяйство России к прогнозируемой средней цене.

– Как вы оцениваете идею консолидации сетей, в частности в Иркутской области? 

– Это нужно сделать обязательно. И даже в Иркутской области, где, казалось бы, работает модель единой компании, всё равно имеется достаточно много игроков на распределении. Они стараются зайти со своим тарифом, и не всегда понятно, как складывается в итоге цена для конечного потребителя. Существуют компании, на которые нужно воздействовать и которые необходимо приводить в чувства, чтобы сделать ценообразование более прозрачным. Над способами объединения сейчас идёт работа. Понятно, что одной командой сетевиков невозможно консолидировать. Требуется единый регуляторный механизм, который будет находиться в руках у Федеральной службы по тарифам и региональных служб, которые должны отслеживать цену и анализировать, насколько она обоснованна. 

– Как может отразиться на ценах электроэнергии ожидаемый ввод новых мощностей, если учитывать механизм ДПМ, гарантирующий компаниям возврат инвестиций? 

– ДПМ принято сейчас критиковать. И сегодня действительно рассматриваются определённые изменения этого механизма. Надеюсь, их удастся провести в рамках законодательства, не ввергая инвесторов в окончательный шок. Вероятно, будут увеличены сроки возврата инвестиций, чтобы сократить давление на рынок. Не исключено, что появится право переуступки ДПМ, при котором станет возможным заменить один объект на другой, при этом выбрать и другую площадку. Но пока на уровне правительственных документов такие изменения не зафиксированы.

А что касается цены, то запуск первых мощностей показал падение цены в отдельных зонах на целых 5%. Новые объекты создают конкуренцию и головную боль для других компаний, которые не знают, что делать с объектами, имеющими высокую изношенность и производящими дорогую энергию. Такая генерация оказывается неконкурентной и приносит убытки. Пока непонятно, что делать с этими мощностями и как обеспечить баланс спроса и предложения в случае их вывода. Но, думаю, у ситуации есть и положительные стороны: к примеру, возможность спровоцировать активную модернизацию изношенной энергетики. 

– Существует ли оценка, какой объём инвестиций требуется для модернизации отрасли в целом? Из каких источников могут быть профинансированы эти проекты? 

 – Если представить, что завтра вся генерация модернизировалась, а сетевой комплекс создал бы везде, скажем, смарт грид, то это огромные инвестиции, которые измеряются триллионами рублей. Понятно, что за один день это не произойдёт. Процесс растянут во времени, но первоочередные направления уже определены – это общее повышение надёжности и безопасности энергосистемы страны. Когда я говорю о надёжности, то имею в виду достаточность электроэнергии по приемлемым ценам для развития промышленности. В этом направлении уже ведётся работа. В её рамках государство отвечает за развитие инфраструктуры, поэтому сетевое хозяйство финансируется из тарифа и государственных инвестиций. Генерация же развивается по механизму гарантирования возврата инвестиций. 

– На ваш взгляд, желание инвесторов избавиться от энергетических активов (к примеру, ТГК-14 и «Башкирэнерго») связано с неудовлетворительными результатами реформы отрасли? 

– Думаю, тот, кто пришёл в энергетическую отрасль всерьёз и надолго, не станет продавать сейчас свои активы. А те игроки, которые собирались заработать и убежать, не остались бы здесь дольше чем на три года. Да, государству пришлось вмешаться в связи с выбросом цен и на-ступить на доходность компаний. Но в дальнейшем это будет откорректировано. Больше всего «пострадала» комбинированная генерация, поскольку она практически полностью регулируется государством. Вот эти объекты действительно много потеряли. Сейчас головная боль – как сделать так, чтобы не погубить их и создать условия для развития и модернизации. В остальном опасения инвесторов преувеличены. 

– За первые пять месяцев энергопотребление в ОЭС Сибири сократилось на 3%. С чем вы связываете эту тенденцию? 

– Начались очень интересные процессы. В стране, и в Сибири в частности, население стало активно наращивать потребление, несмотря на крики о том, какое дорогое электричество. Потребление у этой группы в некоторых регионах растёт взрывными темпами – до 40–50% за последние три года. Тенденция вызывает осторожные опасения, потому что разуплотняет график и увеличивает утренний и вечерний пики потребления. Если рост продолжится, то потребуется увеличение пиковых мощностей, которые приведут к очередному удорожанию энергии. Для минимизации последствий должны включиться механизмы энергосбережения, накопления энергии и многозонные тарифы, когда ночью энергия дешевле, чем утром и вечером. Снижение, которое показала Сибирь с начала 2011 года, думаю, всё-таки связано с посткризисным периодом. Потребление снова пойдёт вверх, как только производства окончательно восстановятся после кризиса. Бессмысленно об этом беспокоиться. Но нарастание потребления населением – процесс, о котором стоит задуматься. 

– Какой вид генерации, на ваш взгляд, наиболее перспективно развивать в Восточной Сибири? 

– Если говорить о газе, то в этой отрасли меняются условия. Мы идём всё дальше на север, выбираемся на шельф Северного Ледовитого океана, выходим в неосвоенные территории, где нет инфраструктуры, себестоимость добычи и транспорта всё выше. Поэтому дешёвого газа больше не будет. Цена будет расти в зависимости от экономических и политических факторов. И там, где нам позволяют экология и технологии, мы должны работать на угольной генерации нового поколения, чтобы наносить минимальный вред окружающей среде. Поэтому в Восточной Сибири, думаю, будет развиваться угольная генерация. В Иркутской области также должна развиваться генерация на попутном нефтяном газе. Так что решение «Иркутскэнерго» строить станцию в Усть-Куте очень правильное. Думаю, должна развиваться и гидроэнергетика – генерация, которая позволяет проходить пиковые нагрузки без проблем. 

– Как вы оцениваете перспективу организации экспорта электро-энергии из Сибири в Китай? 

– В любом случае Китай – это громадный рынок с большим населением. А Сибири всё равно придётся делиться энергетическими ресурсами. Такова мировая кооперация. И что лучше: работать по технологии «копай, грузи и увози» или построить мощности и получать продукцию с добавленной стоимостью? Очевидно, что второй путь гораздо выгоднее. Продажа электроэнергии в Китай позволит также выровнять график потребления. Поэтому я за развитие генерации и экспорт энергии. 

– Какие тренды в энергетическом секторе, на ваш взгляд, сейчас наиболее актуальны? 

– Сейчас активно обсуждается «умная сеть», или смарт грид. Это сеть, которая позволяет управлять потоками электроэнергии, повышать надёжность и качество её транспортировки. «Смарт грид» – долгосрочный проект, над которым работает весь мир. Ещё один тренд касается атомной энергетики: несмотря на катастрофу на «Фукусиме», сомневаюсь, что мир откажется от атомной энергетики. Поэтому нужно делать выводы и двигаться дальше, как было после Чернобыля, когда на наших станциях появились дополнительные уровни защиты. Полагаю, атомная энергетика будет развиваться и работать над замыканием цикла использования ядерного топлива. А в тепловой генерации произойдёт повышение КПД и ужесточатся требования к экологической безопасности станций. Активно развиваются парогазовые технологии в теплоэнергетике. Если в двух словах, то эти тренды сейчас выглядят актуальнее всего.