"Доброе в людях будили"
Размышления по прочтении книги стихов Анатолия Горбунова "Речная сторона"
После обложных и холодных моросящих дождей, когда
душа, словно осенний лист, сжимается и жухнет в
пепельной тоске, вдруг милостью Божией задует
ветер-верховик, порвет серую наволочь, и в голубые
небесные прогалы отпахнуто и вольно хлынет солнце, и
согреется озябшая земля, заискрятся в солнечной ласке
влажные листья, цветы и травы, закатным румянцем
смущенно зардеют деревенские окошки, где, словно лики
на стемневших иконах, смутно оживут родные лица.
Вот так и в нынешней отечественной литературе: не
говоря уж о поганой «чернухе» и либерально-безродном
чтиве, заволокла ее хладнодушная и своекорыстная,
серая наволочь: вроде бы «русской», вроде бы
«национальной», вроде бы «литературы», вроде бы
«художественной» — либо интеллектуальной, страшно
далекой от народа, либо православно-фарисейской,
противной народу, либо докрасна и добела
политизированной, толкающей народ в кровавую смуту; и
уж не верится, что сквозь «литературную» мглу может
пробиться живой и ласковый, природный русский свет,
но… вдруг чудом чудным Божий ветер развеет клочкастый
туман, и мудрой и сердечной песнью народного поэта
обогреются людские души, настывшие в тоске по
исконному родному слову. И ранее случались у меня —
может, от природы и слишком восторженного — подобные
видения, ощущения, когда, бывало, ночи напролет читал
Мельникова-Печерского, Шергина, Есенина, Рубцова,
Шмелева, Астафьева, Носова, Распутина, Личутина,
Белова; это же ощущение солнечного света посреди
морока являлось, когда слушал, а потом читал стихи
поэта Анатолия Горбунова из его книги «Сторона
речная», где с мудрым и певучим, народным и
природным, самобытным талантом, горделиво,
сострадательно, а порой отчаянно либо с горькой
усмешкой оживает по-житейски простой и неразгаданно
таинственный русский народ, к сожалению, стремительно
утрачивающий русскость. Любя народ так, как можно
любить лишь мать и отца, Анатолий Горбунов не
наряжает его в лубочные побрякушки, не сопливит
сентиментальной слезой; над стихами вздымается
непостижимый миру гений и юродивый Иван-дурак, с
небесными взлетами и сумрачными падениями, со
Христовой любовью и ненавистью до скрипа зубов, с
душераздирающей покаянной молитвой и злобным матом, с
воловьим трудом и блажной пастушьей ленью, с
нежностью и соромной грубостью, с извечным метанием
меж кабаком и храмом, со смертельным страданием по
своей душе.
Землю и небо любили,
Свет и застолье даря,
Доброе в людях будили,
Век свой прожили не зря.
«Рябины»
Века грешишь и Богу молишься,
Скорбишь и точишь топоры,
А кровью собственной умоешься —
В снегах притихнешь до поры…
«Русь»
Лбами да озимь с разбега.
Или хреново жилось?
Перевернулась телега —
Лопнула русская ось.
«Пролетарии»
Счастье поэта, если он не вышел из простого народа,
а, взросши и заматерев в родном народе, в нем и
ужился: и обличкой, и привычкой, и словом, и душой.
Тянет бурлацкую лямку, доподлинно переживая на своей
продубленной шкуре и в своей измаянной душе все, что
народу и отпущено в земной юдоли. И радости, и
горести — одни с народом. Так жил и живет писатель
Анатолий Горбунов. А иной — не бездарный, и даже не
бесталанный, — из народа выбредет, да вскоре и
забудет обратную тропу; и так, бывало, далеко от
простонародья укрылит, загостившись в чужеземье, что
уж и нюх не чует запах ржаного калача, вынутого из
чела русской печи, и сердце, поросшее барской
шерстью, не слышит, о чем поет народ, о чем страдает.
Похлебает чужедальнего киселя, и уж обратно в народ
ржаными калачами не заманишь. Но если, выйдя из
народа, не хлопнет калиткой в сердцах, то по свежей
памяти успеет сочинить нечто народное, чаще по
светлым впечатлениям и переживаниям детства, а потом,
рванув рубаху до пупа, поорет про ограбленный народ и
режим антинародный, но тут же и спохватится — «однова
живем, плетью обуха не перешибешь…» — притулится к
антинародному режиму и хлебает из того же разбойного
корыта.
Бывало, так насочиняется, что и прошибет соленая
слеза, — слезлив, как вор-душегубец, которому брата
зашибить — что палец обмочить, а над брошенным щенком
заплачет.
Анатолий Горбунов, слава Богу, избежал вялодушия и
душевного распада, потому что, было говорено, не
вышел из народа — не сумел ли, не хотел ли, Бог
весть. И свидетельством тому сама жизнь талантливого
поэта, как и у народа, с помянутой нужей и стужей,
свидетельством тому и стихи из книги «Речная сторона»
— стихи, полные сострадательной тревоги по судьбе
народа, по России. От того стихи порой и по-народному
хлестки и откровенно социальны.
Словно черная борзая тройка,
Не давая опомниться нам,
Пронеслась по стране перестройка,
До небес подняла тарарам.
Кто зашелся от криков победных,
Кто зловеще притих до поры:
Не помирят богатых и бедных
Никакие цари и пиры.
«Раскол»
Дядя Котя при полном параде
Выпил рюмку — душа напоказ:
— Супостаты России не дремлют,
И, пока в жилах силушка есть,
Бейтесь насмерть за отчую землю,
За свободу, за русскую честь…
Долу буйную голову свесил,
Закручинился, больно смотреть…
«Утулик»
Анатолий Горбунов — художник, живописующий ярким образным
словом, благолепно облачающим высокое чувство. Для
подтверждения пришлось бы переписывать треть книги.
Ослепший дом. На бревнах накипь солнца.
За полем обомшелые кресты.
Как дикий конь,в лугах туман пасется,
Седая грива льется на цветы.
Напрасно ждет веселое остожье
На косовицу ратников своих —
Уставшие, они по воле Божьей
Рассеялись в пустотах голубых.
«Зеленая отчизна»
Лишь во тьме иногда
Всхлипнет раненый лес,
Тихо ойкнет звезда
И сорвется с небес.
Не поймать ее влет,
Не подставить ладонь…
Спутан, жалобно ржет
Изработанный конь.
«Ночное»
Вот оно, песенное слово, не унижающее, но возвышающее
чувство опечаленной любви к тихо уходящему родному
русскому. У иного же собрата — чувство искреннее,
сердечное, но обряжено в серую лопотину, от того и
не трогает внимающего сердца; у другого, хуже того,
мастеровитое слово виснет в душевной пустоте; а у
третьего — прохиндей, конечно, — и вовсе ни чувства
и ни слова — громкая, трескучая, корявая фраза: на
потребу огрубелого чиновного и обывательского уха. Но
посмотришь, борзый стихотворец уж и книг навалял
вагон и маленькую тележку — денег как у дурака
махорки, а с деньгами волен и надписи из нужника
печатать, и вот уж «голый король», «великий писатель
земли русской» народился: благодаря нам, тонким
ценителям искусства, которым от вялодушия либо из
корысти не охота отношения портить.
Но вернемся к «Речной стороне» Анатолия Горбунова.
Почитывая толстые русские и русскоязычные журналы,
стихотворные сборники, изредка радуясь духу и слову,
так и не встретил я на российской поэтической ниве
стихотворца, который бы с таким любовным знанием
живописал природу, как Анатолий Горбунов.
Яро вода клубится
В покатях грозных рек.
Талая голубица
Сок пролила на снег.
(…)
Падает с кедра озимь.
Калтусы — голубы.
Звякают звезды оземь
И о сохачьи лбы.
(«Оттепель»)
Оставшись в народе, не распрощался Анатолий Горбунов
и с родной рекой, с приленскою тайгой и отеческим
селом, о чем я уже писал в рассказе «Ленский карнак»,
избрав ленского поэта прототипом главного героя Ефима
Карнакова. В повествовании оживает больничная палата,
где я с Ефимом очутился:
«…Но неожиданно в нашей затененной черемушником и
березняком, сумрачной палате вроде оттеплило,
посветлело, когда вслед за молоденькой желтокудрой
сестрицей явился Карнак. Так его, Ефима Карнакова,
весело прозвали в палате, так он и сам себя величал,
расталмачив, что в северной глуши, откуда он родом,
карнаками зовут бывалых таежников, знающих всякую
травинку-былинку, всякую зверушку-пичужку. Был он и
впрямь карнаком или языком трепал, но от его поговора
и облички терпко пахло тайгой — пьянящим духом
сосновой смолы, чушачьего багульника, черемши и
смородишника. С лица парень — вылитый чалдон из
приленской тайги — был чернее головешки, какие
остаются от жарких таежных костров, скуластый,
хитроглазый и прищуристый; с рысьей вкрадчивостью,
слегка враскачку ступал чуткими ногами, будто и не по
скрипучим половицам ходил, а сосновыми тропами,
ублаженными буроватой, топкой хвоей. (…) Перед
выпиской Карнак сунул мне тоненькую, размером в
мужичью ладонь, книжечку стихов, и каково же было
наше изумление, когда мы прочли на обложке его
фамилию, когда увидели на карточке его скуластое,
хитроглазое, тунгусоватое лицо. Книжку листали,
читали по кругу даже те, кто шарахается от
поэтических сборников, как бесы от ладана; читали
вслух и про себя; и веяло от стихов смолистым
сосновым духом, гудели в поднебесье кедровые вершины,
пели на синеватом рассвете Божьи птахи, лаяли на
хребтах могучие гураны, и стелился по-над чушачьим
багулом, над мхами и кошкарой сизоватый дымок костра,
и тоненько сипела, кружила хвоинки закипающая вода в
котелке…»
Так писал я про Анатолия Горбунова в давнишнем
рассказе, а ныне лишь доскажу: любовь к Родине, не
вытекающая из любви к земле отичей и дедичей, — самообман и обольщение читателя; любовь Анатолия
Горбунова к России рождена сердечной любовью к
родимым северным краям и землякам, и тем она,
воспетая в прекрасной лирике поэта, истинна.
Чайка над милым селом
Солнечным ангелом вьется.
Все, что мы видим кругом,
Родиной нашей зовется!
(…)
Дунет внезапно сарма —
Кончатся праздники наши:
Будет суровой зима,
Всех она, брат, подпояшет.
(«Звуки»)
Долго Анатолий Горбунов таился в унылом скрадке —
хворал, книг не печатал, лишь по газетам и журналам —
стихи, словно белые и синие подснежники на
солнопечных проталинах, но вышел сборник «Сторона
речная» и две книжки для малых сибирячков, и
развеялась хмарь, и в поэтическом небе ярко засияла
его путеводная русская звезда.
P.S. В минувший четверг Анатолию Горбунову в числе других
деятелей культуры была вручена премия губернатора области.
От души поздравляем вас, дорогой Анатолий Константинович!
Желаем вам доброго здоровья и новых творческих взлетов.
Журналисты «ВСП»
