Все
сложное — нетрудно?

В Саянске
живет один из современных
переводчиков великого памятника
славянской культуры — "Слова о
полку Игореве" — преподаватель
местной гимназии Александр
Кашицын.

"Вы —
переводчик "Слова о полку
Игореве" и этим интересны!"—
услышал Александр Кашицын на
встрече в Иркутском гуманитарном
центре. И, по-моему, был немало
обескуражен. Этим только интересен?

Впрочем,
почему бы нет? Именно то, что житель
заштатного Саянска замахнулся
после столпов российской
словесности — Жуковского,
Бальмонта, Заболоцкого — в который
раз ( а именно в двадцать первый)
переводить великое "Слово",
вызывает острое к нему любопытство
и поверхностно-недоуменный вопрос:
зачем?

На самом деле
перевести "Слово" — по сути
дела, взять в свои руки дарованное
тебе наследство. Ведь прошлое —
память, преображенная пониманием
(Г.Гейне), а мы зачастую похожи на
нерадивых отпрысков, наивно
удовлетворенных тем, что
доставшееся от мудрых предков
богатство заперто в сундуке… А
стряхнуть вековую пыль, стереть
патину, дать сегодняшнему солнышку
поиграть в его драгоценных гранях?..

Нет перевода
лишь с языка на язык, всегда — с
культуры на культуру. "Слово"
сегодня — что же это?

"Художнику
не надо нарочито
"соответствовать", подгонять
себя под современность — он всегда
существует в собственной
культуре" — это одна из любимых
мыслей Кашицына. И, значит, надо
просто прочитать запертые в плен
временем строчки заново — искренне,
с открытым сердцем и точно, как
можно ближе приникнув к источнику.
Просто?

—
Благодарение Богу, все трудное
несложно, а все сложное нетрудно, —
повторяет Александр Кашицын слова
философа Георгия Сковороды.

Из
современных переводов известен
сделанный Андреем Черновым. Но
Кашицын считает, что он элитарен, не
рассчитан на массового читателя…
Спорить? Не стоит. Андрей Чернов —
мальчик даже не с Арбата, а с
Калинки, проспекта Калинина, и он
талантливо остался в своей
культуре. Все-таки иной, чем та, в
которой живет Кашицын… и
большинство россиян.

Говорят, есть
еще где-то в Ярославской области
Кашицыно, родовое село. Но сам наш
герой родился на Урале. Учился в
Москве, в знаменитом физтехе (были
"физики в почете") и немного — в
Литинституте. В его биографии и
Тверь, и Калужский полотняный
завод… Поэт и слесарь пятого
разряда. Говорить о цифрах, датах,
ступенях Кашицын не любит и,
невзирая на отсутствие степеней,
называет себя просто литератором:
"Я о Пушкине сегодня знаю,
пожалуй, больше, чем он знал о себе
сам". Это тоже из смелости (и
ответственности) — принять
дарованное судьбой и родом
наследство великой культуры.
Кашицын изучал Пушкина пять лет:

"Холодно
в России. Холодно.
Бьется, обессилев, колокол.
Зимним волком, плачущим от
голода,
крик еще надежду сторожит:
"Пушкин! Пушкин!
Жив?"

Это из его
поэмы "Полотняный завод".
Здесь, в крохотном захолустном
калужском городишке, в бывшем
родовом поместье Гончаровых,
Кашицын искал своего Пушкина и свою
Натали…

В Саянск
приехал в конце 70-х. И, тем не менее,
родом он из Саянска, из уже
двадцатилетней давности
литературного кафе , из
поэтического "помоста" рубежа
80-х и 90-х, где стихи пускали по кругу,
как терпкий кубок. "Сегодня, —
говорит Кашицын, — здесь все
затихло".

Все
приходит слишком поздно,
И поэтому оно
Так безвкусно, пресно, постно,
Временем охлаждено.

Но сейчас
Александр Кашицын преподает в
Саянской гимназии, круг его
поэтических питомцев — 35 авторов 12
лет от роду. И недавно в
организованном им
редакционно-издательском центре
вышел сборник его юных подопечных :
"Почитаю — и начинаю верить в
будущее".

А
собственные рубежи? Нет, не
поэтические, потому что они — как
пресловутые шесть седьмых
айсберга: надо не пощадить дыхания
души и глубоко нырнуть в мерцающие
водовороты стиха, в его упругий
ритм, принять очень сегодняшнюю,
острую, горчащую метафоричность.

А что же
книги, признание, то, что видно с
поверхности? Единственный сборник
вышел в Саянске — "Слепой
поводырь", довольно увесистый
для первого издания, почти в 150
страниц. Стихи разных лет и поэма
"Полотняный завод".

Был !еще до
приезда в Саянск) подписан в печать
сборник в центральном
"Московском рабочем". Но автор
так до сих пор и не поинтересовался
его судьбой… Нет рецензий и на
перевод "Слова о полку
Игореве", если не считать
благосклонного ( да что с того? )
отзыва самого академика Дмитрия
Лихачева. Кокетство?

— Обвинение в
кокетстве— довольно-таки
основательное. Я действительно с
этим делом никуда не лез. Чем я могу
объяснить эту некую
самодостаточность?

В
огранке бледного кристалла
Звезды живое существо
Сиять не то чтобы устало,
Но позабыло, для чего.
А тот, ушедший к ней до срока,
Постиг и то в конце концов,
Что одинокая дорога
В итоге замкнута кольцом.

* * *

Какою
славною бывала
ты в те мгновения, когда,
старея, возраст не скрывала
и оставалась молода.
И, затрапезная некстати,
как в соболях, ходила ты:
вот так танцуют на канате,
не замечая высоты.
Еще канат натянут туго,
но барабанный рокот стих,
и ты качнулась от испуга
над ожиданьем глаз людских.
И бессердечные народы
глядят, мудрец на мудреце,
на то, как ты скрываешь годы,
все обозначив на лице.

* * *

Не
отводите в книге судеб
мне нумерованной графы,
покуда я живой, по сути,
от каждой встреченной судьбы.
Я состою не из молекул —
из этих судеб состою,
там побираюсь, как калека,
и жемчугами раздаю.
Но золотом и жемчугами
всех оделяющий подряд,
я сам себе приберегаю
один лишь только женский
взгляд.
Свергал кумиров с пьедесталов
и возводил их до небес,
и, чередуясь неустанно,
то Бог хранил, то путал бес,
и вот брожу средь статуй
бывших,
одно единственно храня, —
взгляд женщины, некогда
любивших,
хоть ненадолго, но меня…
Надежней славы и оваций
сиянье любящей души,
и стоит в жизни трепыхаться,
пока его не потушить.
Тот взгляд и милует, и судит,
и знаю, я в конце концов
что потеряла книга судеб
лишь инвентарное лицо.

* * *

По
градам и весям незримым,
в своей китежградской судьбе,
трагедия Третьего Рима
проиграна нами себе.
Проиграно все до упора,
и, не дожидаясь, пока
умолкнут финальные хоры,
под занавес дав петуха,
оркестр, и хор, и солисты,
прощальной слезы не слизав,
порвав на портянки кулисы,
срываются в зрительный зал.
Невзадевши белого свету,
торопятся хоть под финал
ошикать трагедию эту
и тех, кто ее разыграл…
А тот, из состава второго,
о ком не успели забыть,
взамен "Кушать подано!"
снова
читает нам "Быть иль не
быть?.."

ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ
ИЗ "СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ"

Лишь
волна дунайская проснется
раным-рано под лучом зари,
Ярославны голос раздается
чайкою неведомой вдали:
"Над Дунаем чайкою вияся,
омочу рукав в каяльных струях,
раны на могучем теле князя
тем крылом шелковым оботру
я".
Раным-рано, только рассветает,
От Путивля, с дальней стороны,
горькими словами причитает
Ярославна с городской стены.
"Ветер-ветрило, господин
могучий,
что так сильно веешь, отчего
с легких крыл твоих слетают
тучи
стрел поганых — смертью
неминучей
на дружину лады моего?
Худо ли тебе под облаками
среди горных властвовать
вершин,
в море ли носиться с
кораблями?..
Что ж мое веселье ковылями
разметал, о ветер-господин?"
Раным-рано, только рассветает,
от Путивля, с дальней стороны
горькими словами причитает
Ярославна с городской стены.
"О, Днипро Славутич
многоструйный,
в половецкий край издалека
в скалах пробивая берега,
ты лелеял Святослава струги,
донося до стана Кобяка.
Возверни мне ладу, господине,
чтобы к морю на краю земли
не слала ему в тоске-кручине
спозаранок слезы я свои".